Николас кивнул. Джулиан рассказывал, что проходы становятся нестабильными – или вовсе закрываются – в двух случаях: когда рядом умирает путешественник, находящийся за пределами своего родного времени, или, по мнению Айронвуда, просто от возраста и слишком активного использования. Как будто ветшают, словно изношенная ткань.

– Последнее время стало закрываться слишком много проходов, больше, чем когда-либо, – профиль Софии четко вырисовывался на фоне бурного моря внизу. – Поэтому-то я ему и поверила, знаешь ли. Будто астролябия нужна, чтобы изучать новые проходы, проверять, насколько они стабильны и куда ведут. Но я не такая уж наивная дурочка. Я не всем его словам верила и не хочу всего, чего хочет он.

Едва прозвучало последнее слово, плечи Софии расслабились, будто избавившись от придавливавшей их ноши. Николас вспомнил обвинения, которыми осыпал ее в Праге, и удивился, как ей хватило терпения столько времени носить в себе это и не взорваться гневом.

«Я знаю, – хотелось ему ответить. – Кто верил Айронвуду всецело, так долго бы не прожил».

Николас попытался представить Софию – тогда, в ее родном времени, в детском приюте. Совсем крошка, неумытая, от голода забывшая страх перед наказанием за воровство. Что ж, это он, по крайней мере, понимал. Отчаянное стремление выжить оставляет глубокий след на душе ребенка – она на всю жизнь остается с убеждением: однажды все хорошее, что у него есть, может снова исчезнуть.

Губы Софии скривились в жесткой усмешке.

– Может, поэтому он так и не объявил меня своей наследницей.

– Он этого не сделал, потому что ты – женщина, а он – чертов осел, – возразил Николас. – И потому что у него был Джулиан во всей сверкающей славе.

Девушка подняла взгляд; брови чуть изогнулись, когда она насмешливо цыкнула.

– Плохо о мертвых, Картер?

– Он не… – Николас успел перехватить себя на полуслове.

– Он не что?

Проклятье!

Николас еще не рассказывал ей о своем разговоре с Роуз: что Джулиан, вполне возможно, выжил… Не потому, что девушка этого не заслуживала, а потому, что не мог представить, как она отреагирует. Новость могла как улучшить ее отношение к нему, так и разбить вдребезги то хрупкое равновесие, которого им удалось достичь. Не стоит раскачивать лодку, когда та и так еле-еле держится на плаву.

Софию кренило с борта на борт, кидало от неожиданной радости к беспросветному отчаянию, и настроение ее было подобно капризному ветру; ему же требовалась уравновешенная спутница, которая не отступится в одночасье от планов найти Этту и не растворится в ночи, кинувшись разыскивать Джулиана. Это жестоко, он понимал, и ужасно эгоистично. Пришлось обрушить на сердце годы воспоминаний о том, как она его оскорбляла и гнала от себя, чтобы примирить разум с таким бесчеловечным поведением.

Цель оправдывала его лицемерие. Он был готов лгать – нашедшаяся Этта сняла бы с него всю вину. Они не могли позволить себе отвлекаться на поиски Джулиана, или того, где он скрывался все эти годы, или даже того, что с ним за это время сталось. Если Николас хоть сколько-нибудь знал единокровного брата, тот уже давно присвоил себе какой-нибудь роскошный остров и залег там на дно. Джулиан всегда приземлялся на четыре лапы.

– «В сверкающей славе…» – пробормотала она. – Неужели ты настолько слеп? Джулиан никогда не нравился старику. Тот терпеть не мог всего, что любил Джулиан: игру, выпивку, живопись. И не стеснялся говорить Джулиану чуть ли не каждый день, какое тот ничтожество. Что бы он ни делал, Джулиан был для Айронвуда сокрушительным разочарованием.

Николас нахмурился. Он знал, что старик не долго оплакивал «потерю» наследника, но думал, что тот лишь не хочет выказать слабость, понимая, что одна-единственная трещинка в его крепости даст врагам повод попытаться захватить его трон. Да и сердце его давным-давно окаменело.

– Все действительно было так плохо?

– Может и хуже. Айронвуд стыдился его и страдал. Он свято верил, что Джулиан разрушит его империю. Если бы Джулиан не погиб…

– То..?

– То старик, наверное, сам бы его прикончил, – медленно договорила она, глядя прямо перед собой.

Николас холодно заметил:

– И все же в Пальмире ты не поверила нам, когда мы сказали, что старик желает обзавестись новыми наследниками.

София не нашла, что ответить, и Николас нанес следующий удар:

– Тебя он тоже разочаровывал?

Его всегда это удивляло: Джулиан волочился за каждой юбкой, зная, что София сидит дома, ожидая свадьбы. О своей суженой он говорил с теплотой и нежностью, но, встретив Этту, Николас понял, что сладким жаром любви в его словах и не пахло – в лучшем случае прохладным ароматом дружбы. Однако София оплакивала Джулиана, оплакивала искренне, включая положенные траур и добровольное затворничество.

– Его смерть меня разочаровала, – ответила она. – И то, что ты дал ему упасть.

– Так теперь ты веришь, что это был несчастный случай? – осмелился немного поддеть ее Николас. – Что я его не толкал?

София окинула его жалостливым взглядом, отчего у Николаса внутри засвербело.

– Теперь я понимаю: ты не способен на убийство. В тебе нет стержня. Если б ты действительно это сделал, то до сих пор бы торчал на той горе и оплакивал его в три ручья.

От изумления Николас едва сдержался, чтобы не выпалить: «Да я больший Айронвуд, чем ты».

Ледяная волна пронеслась по его жилам, изо рта вырвался низкий горький смешок – смех над самим собой. Неужели София так задела его гордость, что он готов взывать к ненавистной родословной, доказывая, что он не настолько мягок, как она считает?

– Он был моим лучшим другом, – продолжала София. – Моим единственным другом. Я не собираюсь просить прощения, что злилась на тебя, когда все это случилось, потому что его жизнь много для меня значила. Но… это не то, что у тебя с Линден. Будь у меня выбор, существуй иной способ добиться хоть чуточку уважения в этой семье, я бы не…

– Согласилась на помолвку с Джулианом? – закончил он.

– Вообще ни с кем из мужчин, – София сверлила его глазами в унисон повисшей тишине, словно желая проверить, рискнет ли он что-то сказать по этому поводу. – Я всегда предпочитала женское общество, как бы на это не смотрели в той или иной эпохе. За редким исключением типа твоей идиотки возлюбленной, пусть она съест ведро дерьма и подавится, мне все равно.

Николас, как выяснилось, не имел никаких предрассудков и никакого мнения относительно сказанного. Кроме того, что Этта, по-видимому, отвечала Софии полнейшей взаимностью.

– Аккуратнее, – в его голосе слышалось легкое предупреждение. – Моя возлюбленная отнюдь не идиотка и, как известно, неплохо бьет левой.

– Я не… я не такая уж бесчувственная, – девушка задрала подбородок и упрямо смотрела перед собой. – Просто не могу позволить себе роскошь быть мягкой. Мне нужно выжить.