За распахнутыми дверями темнели силуэты деревьев. Оглядываяпогруженный в сон сад, я вдруг отчаянно пожалел, что жизнь моя продолжается.

Должно быть, запасы моего мужества иссякли. Я повернулся ипринялся рассматривать росписи на стенах. Естественно, я сам когда-то одобрилэти фрески и много раз платил, чтобы их обновляли и вносили изменения.

Но сейчас я смотрел на них глазами не богача Мариуса,способного получить все, что пожелает, а художника Мариуса, монстра,нарисовавшего на стенах святилища Акаши двадцать один портрет Пандоры.

И вдруг увидел, что фрески, украшающие стены виллы,посредственны, что богини и нимфы, населявшие мой кабинет, статичны и блеклы.Немедленно разбудив рабов, я велел им на следующий день побелить стены, а такжекупить и принести мне самые лучшие краски и пояснил, что новыми росписямизаймусь сам.

Привыкшие к эксцентричности хозяина рабы не выказалиудивления и, уверившись, что правильно поняли приказание, удалились спать.

Я и сам не понимал, почему принял такое решение. Знал лишь,что должен рисовать, и чувствовал, что живопись поможет мне успокоиться и житьдальше.

Тоска и отчаяние в моей душе становились все глубже.

Я вынул тонкий пергамент, чтобы продолжить записи в старомдневнике, и попытался выразить словами те чувства, которые испытал, увидевповсюду изображение своей возлюбленной. Наверное, писал я, здесь не обошлосьбез колдовства...

Мое занятие было прервано хорошо знакомым звуком...

К воротам подошел Авикус и безмолвно испросил у меняразрешения перебраться через стену.

Он с подозрением относился к смертным, пирующим в зале иотдыхающим в саду, однако хотел поговорить со мной.

Я мысленно позволил ему войти.

Много лет я видел его разве что мельком, в темных переулках,и меня отнюдь не удивило, что он одевается как римский воин и привычно носит упояса кинжал и меч.

Авикус метнул опасливый взгляд в сторону все ещевеселившихся гостей, но я жестом дал ему понять, что на смертных можно необращать внимания.

Его густые, вьющиеся темные волосы были чистыми иухоженными, а от всего облика веяло благополучием и процветанием. Однако всяодежда была залита кровью. Не человеческой кровью. Выражение лица Авикусасвидетельствовало о том, что он пребывает в полном отчаянии.

– В чем дело? Я могу помочь? – спросил я, пытаясьскрыть радость от того, что он нарушил мое одиночество, и желание коснуться егоруки.

«Ты такой же, как я, – хотелось мне сказать. – Обамы чудовища, но мы можем обнять друг друга. Что мне все эти гости? Они всеголишь жалкие смертные».

Но я молчал.

Заговорил Авикус:

– Случилась ужасная вещь. Не знаю, как все исправить, незнаю даже, возможно ли это. Умоляю тебя, пойдем со мной.

– Куда? – с тревогой и сочувствием спросил я.

– К Маэлу. Его серьезно ранили, и, боюсь, он уже не сможетвосстановить силы.

Не медля ни минуты, мы покинули виллу.

Я последовал за Авикусом. Вскоре мы оказались в квартале,застроенном новыми домами, отстоявшими друг от друга на пару футов, не более, ивышли к самой его окраине.

Я увидел перед собой солидное современное жилое здание стяжелыми воротами; Авикус провел меня внутрь, в красивый широкий атриум –внутренний дворик.

Отмечу, что, передвигаясь по городу, Авикус не в полной мереиспользовал свои возможности, однако я не хотел указывать ему на этот факт ипослушно шел за ним.

Из атриума мы попали в главное помещение дома – обеденныйзал, и там при свете лампы я увидел Маэла, беспомощно распростертого навыложенном плиткой полу.

В его глазах отражался свет.

Я поспешно опустился на колени рядом с ним.

Его голова нелепо свернулась на сторону, а одна рука былавывихнута, словно плечо вывернули из сустава. Маэл чудовищно исхудал, а кожаего выглядела болезненно бледной. В обращенном на меня взгляде не было низлобы, ни мольбы.

Одежда, очень похожая на наряд Авикуса, но чрезмернопросторная для изможденного тела, пропиталась кровью. Ею же были испачканы идлинные светлые волосы, а губы Маэла дрожали, словно он пытался заговорить, ноне мог.

Авикус беспомощно развел руками. Я наклонился, чтобы лучшеразглядеть Маэла, а Авикус поднес поближе масляную лампу и держал ее так, чтобыона отбрасывала теплый яркий свет прямо на Маэла.

С губ Маэла слетел необыкновенно низкий и резкий звук.Только теперь я обратил внимание на жуткие красные раны, зиявшие на его горле иобнаженном плече. Рука определенно торчала под неправильным углом, а шеяперекрутилась.

В ужасе я осознал, что и голова, и рука сдвинулись инаходятся совсем не там, где им предназначено быть.

– Что произошло? – спросил я у Авикуса. – Тывидел?

– Ему отрубили голову и руку, – отвечал Авикус. –Компания пьяных солдат нарывалась на неприятности. Мы хотели обойти ихстороной, но тут же подверглись нападению. Теперь-то я понимаю, что следовалоуйти по крышам. А тогда... Да что говорить! Мы оказались слишкомсамоуверенными: считали, что сильны и неуязвимы.

– Ясно, – отозвался я.

Я сжал здоровую ладонь Маэла и почувствовал ответноепожатие. По правде говоря, я был потрясен до глубины души. Но показать своесостояние при них не мог, чтобы не испугать обоих еще больше.

Мне всегда было интересно, можно ли нас уничтожитьпосредством расчленения тела, и теперь мне открылась ужасная истина: чтобыосвободить душу, этого недостаточно.

– Не успел я оглянуться, как его окружили, –рассказывал Авикус. – Я отбился от тех, кто нападал на меня, а он... Самвидишь, что с ним сделали.

– Ты принес его сюда и попробовал вернуть на место голову ируку?

– Он же не умер! – воскликнул Авикус. – Пьяныемерзавцы убежали. Я сразу увидел, что он еще жив. Он лежал на улице, кровь лиларекой, но он смотрел на меня! И... И тянулся здоровой рукой к голове.

Во взгляде Авикуса была мольба о понимании и, возможно,прощении.

– Он был жив, – повторил Авикус. – Из шеи хлесталакровь, из головы тоже. Там, на улице, я приложил голову к шее. А здесь соединилруку и плечо. Что я наделал!

Маэл крепче ухватился за мою руку.

– Можешь отвечать? – спросил я Маэла. – Если нет,издай хоть какой-нибудь звук.

Снова раздался резкий шум, но на сей раз мне послышалоськороткое слово «да».