Таня принесла планшет следующим утром, не заходила в палату, передала его через сестру — торопилась на работу. Вместе с планшетом приехали домашние вещи — пижама и полосатый халат.

Андрей Анатольевич решил начать с «Фейсбука». Он не слишком хорошо разбирался в современных технологиях, но у него была своя страница на «Одноклассниках», с которой он переписывался с консьержкой. Поэтому он примерно понимал, с чего нужно начать. Он создал свой профиль: имя, дата и место рождения, вуз и несколько прошлых мест работы. Он знал, что людям с пустым профилем не рады в любой соцсети, да и не хотел, чтобы у той, которой он собрался написать, возникли хоть какие-то сомнения. Андрей Анатольевич улыбнулся в камеру и сделал несколько фотографий. Все они получились так себе — после приступа, в пижаме. Он переоделся и сфотографировался в халате. Снова вышло неважно, еще и свет падал сбоку, превращая в общем-то обычного пожилого мужчину то ли в престарелого ловеласа, то ли в дожидавшегося своего часа серийного убийцу. Он выбрал самое лучшее фото из плохих, обрезал халат, используя предложенную системой рамку, наложил несколько фильтров, которые опять же ему предложили, — получилась приличная аватарка, и он загрузил ее в свой профиль. Наконец на его номер пришло СМС с подтверждением. Регистрация была окончена.

Вдруг он подумал: а что, если ее вообще нет в «Фейсбуке»? Она может оказаться старомодной или, наоборот, слишком продвинутой, чтобы им пользоваться. Или у нее аккаунты в каких-нибудь других социальных сетях. И как тогда ее искать? Он разнервничался, но все же взял себя в руки, открыл поиск и одним пальцем (печатать обеими руками он так и не научился) вбил ее имя: alexandra markova. Он ожидал, что на него вывалятся тысячи женщин с одинаковыми именем и фамилией, улыбающиеся со своих аватарок, но Марковых не набралось и десятка. Он прокрутил поиск вниз и сразу узнал ее. На фото Александра была значительно старше, чем он ее запомнил. Она улыбалась в камеру на фоне пронзительно синего неба. Серые глаза смотрят внимательно и дружелюбно. Рыжеватые волосы разлетаются от ветра. Свободный человек.

Он побродил по ее страничке. Перепосты новостей ее лаборатории. Фотографии с дружеских вечеринок и официальных приемов. Приобнявшись с друзьями, салютуют бокалами шампанского в камеру. Жарит мясо на решетке круглой шашлычницы, морщится от дыма. В строгом черном костюме и красных туфлях с цветочками позирует с дипломом. Нью-Йорк, Бостон, Чикаго. Судя по профилю, она живет в Сан-Франциско. Андрей Анатольевич смотрел на нее, восхищался ее силой и талантом и досадовал, что его дочь далеко не так сильна и талантлива, и тут же досадовал на свою досаду — нельзя же так думать о собственной дочери. Муж у Саши тот же самый — добрые глаза, выглядит немного нелепо рядом с ней, но видно, что человек хороший.

На обложку она поставила черно-белую картинку: продолговатое овальное существо с щетинками лежит, пораженное стрелой в сердце, зажмурило глаза и высунуло язык. Подпись: «Mycobacterium Tuberculosis». Картинка поймала движение: вот стрела пронзила овальное существо, вот оно упало замертво. Это был не рисунок, а набросок, и тем удивительнее было, что художник сумел передать движение несколькими штрихами. Андрей Анатольевич всмотрелся в правый нижний угол. Там едва заметно такими же живыми штрихами стояло имя художника: «Nina Markova».

— Это она? Это ее девочка? — От волнения Андрей Анатольевич заговорил вслух сам с собой, торопливо пролистывая ленту.

Наконец он домотал до последнего Нового года. Несколько фотографий. Они — ее муж Саша и Нина — на пляже. Бесконечная линия светлого песка уходит за горизонт. Океан глубокого синего цвета накатывает на пляж высокими волнами. Ветер с моря бьет по лицам, рвет волосы. Все трое щурятся от яркого солнца, от ветра. В камеру никто не улыбается, но видно, как счастливы мать, отец и дочь. Талантливый фотограф или простой прохожий, которого они попросили сфотографировать их вместе, поймал тот редкий момент, когда на снимке люди счастливы не по отдельности, а все. И это счастье разливалось в воздухе, уносилось ветром, и его было так много, что оно не убывало, а, наоборот, прибывало и накатывало через экран. И вот Андрей Анатольевич уже вспоминал другой день на море. Они ездили в Ялту в середине девяностых. На пляже некуда было ступить — отдыхающие лежали на полотенцах плотнее, чем шпроты в банке. Они с женой и Таней, смеясь, долго шли по гальке, обжигая плечи под палящим солнцем, и все-таки нашли место для троих, почти у самой воды. Самые длинные волны, набегая, касались их сумок и полотенец, и они смеялись и отодвигались, пока следующая волна снова не ловила их за ноги. Таня впервые увидела море. Ей нравилось все — галька, ветер, люди на пляже, волны, в которых она барахталась, заливисто смеясь. Жена в тот день обгорела, и два следующих утра Андрей Анатольевич и Таня мазали ей спину сметаной и уходили на пляж вдвоем, а она показательно страдала и смотрела телевизор. Море, солнце, смех дочери и заботливость жены, вечерние прогулки — и счастье, бесконечное счастье. Ни капли от него не осталось сейчас, в этой жизни. И от воспоминаний, от сожаления, что все вышло вот так и никак теперь не исправить, Андрей Анатольевич заплакал. Он плакал не всхлипывая, не вытирая слезы, и они катились по лицу и капали на голубую простыню, замирая на ней темными пятнами.

Немного успокоившись, он перешел на страницу, отмеченную на фотографиях, где была дочь. Похожее, как у матери, фото на фоне неба. Ее звали Нина, и она стала художницей. Последним постом было приглашение на открытие ее выставки в Сан-Франциско. Пост был на английском. Английского Андрей Анатольевич не знал, но можно было щелкнуть «Показать перевод». Оказалось, что Нина редко выкладывает свои фотографии. Но все же, проматывая ленту черно-белых движущихся рисунков, на многих из которых почему-то были динозавры, он нашел несколько ее снимков. Худенькая девушка с грустными глазами. Ничто в ее внешности не говорило о том, что она художница. Пожалуй, едва ли догадаешься, если не знаешь. Разве что по тяжелым браслетам на обеих руках. И по задумчивому взгляду. Хотя и самые обычные люди могут носить браслеты и выглядеть задумчивыми.

Андрей Анатольевич утомился от разглядывания. У него затекла шея, и по краю зрения стало предательски темнеть — слишком долго просидел, согнувшись над планшетом. Он откинулся на подушку и лежал, глядя в потолок и думая обо всем и ни о чем. Так он пролежал несколько минут, пока не открылась, грохнувшись о стену, дверь в его палату и не вошла медсестра. Она везла с собой стойку с капельницей, в которой торчали две бутыли. Опять на несколько часов, подумал с тоской Андрей Анатольевич.

— Ну что, готовы? — весело спросила медсестра.

— Погодите минутку, мне нужно написать очень важное письмо, — ответил Андрей Анатольевич.

Деловой тон человека в пижаме звучал комично, но многое повидавшая медсестра, которую коллеги предупредили, что пациент из восьмой палаты со странностями, просто кивнула и вышла. В коридоре ее ждала стайка капельниц с номерами, написанными на розовых стикерах. Она покатила одну в соседнюю палату.

Андрей Анатольевич собирался с мыслями. Какое написать сообщение, чтобы ему поверили? Сначала он хотел подробно описать, кто он и откуда знает Александру, но потом решил написать кратко, а если она ответит, то рассказать подробнее. Он нажал на кнопку «Сообщение» и замер над пустым белым окошком, решаясь. О детях он не говорил даже покойной жене. После ее смерти рассказал Тане, но она не поверила.