границах нравственной строгости, но и подталкивали один другого переходить от одной мерзости к другой. В результате получалось то, что юноши «свободно предавались греховным чувственным удовольствиям», тем более, что за преступление против целомудрия «закон не угрожал никакой опасностью». (Григорий Нисский. Там же, 140).

Языческие юноши «стремглав пускались в любовные похождения, жаждали их и пленялись ими». Ведь иметь «любовные похождения» считалось признаком «изящества» и «светскости» в поведении молодого поколения. (Августин. Там же, кн. 3, гл. 1).

И вот юноши ходили, по характерному выражению одного современника, «по путям вавилонским и валялись в грязных нечистотах». (Августин. Там же, 2, 3).

Дело доходило до того, что им, юношам, нравились наконец, не только греховные деяния, но и сам грех, так сказать, в его идее. Они начинали «любить не предмет своих увлечений, пристрастий, падений – нет, а само падение, сам грех, живущий в душе». (Августин. Там же, 2, 4).

Между школьниками было делом обычным хвастаться подвигами своего нецеломудрия. «Постыдными делами своими не стыдились они гордиться, как подвигами какими-нибудь, стараясь превзойти других позорным удальством потому только, что ими восхищались в кругу своевольного юношества». (Августин. Там же, 2,2).

Кто безнравственнее избирал предметы для разговора, тому непутные товарищи, забывая всякий стыд, кричали: «браво, браво». (Августин. Там же, 1, 13).

«Если же не представлялось случая перещеголять приятеля распутством, то иной из юношей выдумывал и рассказывал своим товарищам такое, чего с ним совсем и не было», и это делалось для того, чтобы «непорочности не пошли за пошлость». (Августин. Там же, 2, 3).

Нужно сказать, что языческие юноши достигли такой степени распущенности, что «если встречался между ними юноша, украшенный целомудрием, то он был неприятным зрелищем для своих сверстников». (Григорий Нисский. О жизни Григория чудотворца. Твор. его, VIII, 137).

Развратная жизнь иных из учившихся в школах языческих юношей доводила до печального болезненного состояния: молодой организм страдал от излишества чувственных наслаждений. В шестнадцать-семнадцать лет иные из них высматривали стариками: «лицо иссыхало и весь юноша становился мерзок» на вид. (Августин. Там же, кн. 2, гл. 1).

Разумеется, ничего подобного нельзя было встречать среди христианских школьников. И даже более: они представляли поразительную противоположность распущенности языческого юношества. Христианские юноши, отправляясь в школы, давали обет своим родителям, что они отнюдь «не станут увеселяться худым», прося своих родителей в противном случае «исключить их из числа их детей». (Письмо Никовула к отцу. Твор. Григория Бог. V, 277).

Дух товарищества, стремление к содружеству имели место и среди христианских юношей, но все это опиралось на другие основания, чем у школьников языческих. «Они водили дружбу с товарищами, но не наглыми, а с целомудренными, не с задорными, а миролюбивыми, с которыми можно было не без пользы сойтись; ибо они знали, что легче заимствовать порок, чем добродетель, так как скорее заразишься болезнью, нежели сообщишь другому свое здоровье». (Григорий Богослов. Надгробное слово Василия Великого. Твор. его, IV, 75).

Они отличались множеством самых привлекательных свойств: «С доверием относились к наставникам, были дружелюбны со сверстниками, убегали сообществ и бесед с неблагонравными, вступали в теснейшее общение с людьми отличнейшими; никого не было, кто бы был известнее целомудрием более их; они делались предметом удивления целого города», где учились. (Его же. Надгробное слово Кесарию. Твор. его, 1, 246).

Они не растрачивали своего здоровья, не увлекались дружбой молодых людей, когда эта дружба вела к опасностям для нравственности, сохраняли целомудрие, вели себя скромно, благочестиво; часто они стояли выше всех юношеских страстей». (Евсевий. О палестинских мучениках, гл. 4).

Случалось, что высокое целомудрие христианских юношей возбуждало ненависть в их языческих товарищах, и последние старались хоть, по крайней мере, о том, чтобы повредить репутации христианских юношей, но это им не удавалось. В жизни Григория чудотворца рассказывается такой случай: товарищи его по школе, язычники, враждебными глазами смотрели на его целомудрие и решились хоть по крайней мере замарать его в глазах сверстников. Они подговорили какую-то публичную женщину к тому, чтобы она пришла к Григорию, сделала вид, что она находится в связях с ним, и чтобы она попросила с него денег, которые она будто имела право с него получить, но не получила. Все так и устроилось. Дело происходило в присутствии многих товарищей Григория. Можно было ожидать споров, неприятностей, но ничего такого не случилось. Григорий хладнокровно попросил одного из товарищей заплатить женщине те деньги, каких она требовала. Тот исполнил его просьбу. Клеветники были сильно пристыжены благородным спокойствием Григория. «Возбудив к себе зависть, которая сопровождает все прекрасное, Григорий стал выше и ее». (Григорий Нисский. Там же, стр. 137–139).

Не можем не сказать о той, поистине трогательной дружбе, которая завязывалась между христианскими питомцами школ и которая служит одним из лучших свидетельств того нравственного совершенства, какого достигали эти лица. Разумеем дружбу двух питомцев афинских школ IV века – Григория Богослова с Василием Великим. Но предоставим самому Григорию рассказ об этой его дружбе с афинским сотоварищем. «Оба мы домогались не того, чтобы которому-нибудь из нас стать первым, но каким бы образом уступить первенство друг другу; потому что каждый из нас славу друга почитал собственной своей. Казалось, что одна душа в обоих поддерживает два тела. И хотя не заслуживают веры те философы, которые утверждают, что все разлито во всем, однако же, должно поверить нам, что мы были один в другом и один у другого. У обоих нас было одно упражнение – добродетель. К сей цели мы направляли всю жизнь и деятельность, поощряя друг друга. Можно сказать, мы служили друг для друга правилом и отвесом, с помощью которых распознается, что прямо и что не прямо». Разлука для них всегда была делом тяжелым, невыносимым. «Сие было тоже, что рассечь надвое одно тело, или то же, что разлучить двух тельцов, которые будучи вместе вскормлены и приучены к одному ярму, жалобно мычат друг о друге и не терпят разлуки». (Григорий Богослов. Надгробное слово Василию Великому. Твор. его, IV, 74–74, 80).

Каких общих результатов достигали христианские юноши, учившиеся в разных школах? Какого рода характеры воспитывали они в себе? Какие взгляды на жизнь и деятельность вырабатывали они? В заключение нашего очерка и об этом скажем, хоть в немногих словах. Дети языческие выходили из школ «с умом незрелым»; они почти не приобретали «никаких положительных сведений»; «о естественном развитии умственных способностей не могло быть и речи»; «с умом незрелым они спешили броситься в жизнь». (Шлоссер. Всеобщая история. Т. IV, 330–331).

Посмотрим теперь на умственное развитие