Ленин все еще медлил открывать съезд. Но депутаты не могли бесконечно сидеть в неизвестности под гул далеких выстрелов, в окружении броневиков и большевистских отрядов, под бдительным присмотром караульных ВРК в зале и с его же вооруженными постами перед зданием[3257]. В 22.40 председатель ВЦИК Ф. И. Дан взошел на трибуну, позвонил в колокольчик и объявил съезд открытым. Он счел «излишним открывать настоящее заседание политической речью», в то время как «наши партийные товарищи находятся в Зимнем дворце под обстрелом, самоотверженно выполняя свой долг министров, возложенный на них ЦИК»[3258]. После этих слов настроение собравшихся приобрело тревожный для Ленина характер. Он не показывался на собрании, держась, «как стратег и тайный двигатель за кулисами»[3259], в маленькой комнатке рядом, откуда мог наблюдать за происходящим в Белом зале. Там он «метался… как лев, запертый в клетку»: «Ему нужен был во что бы то ни стало Зимний. Зимний оставался последней заставой на пути к власти… Владимир Ильич ругался… кричал… он готов был нас расстрелять»[3260].

Не только Ленин опасался, что события в последнюю минуту могут выйти из-под контроля. Агенты германского ВК среди его бойцов тоже терзались из-за медленного хода боевых действий. Член Военной организации ЦК и Военно-революционного комитета Ян Свикке, стоя в карауле у Петропавловской крепости, большевистской штаб-квартиры на Петроградской стороне, и глядя на Зимний дворец, с досадой следил за вялотекущими попытками его штурма. Из страха перед последствиями задержки ему хотелось «бросить всё и лететь туда к ним, чтобы ускорить этот идиотски затянувшийся приступ Зимнего»[3261]. Когда новый комендант крепости, прапорщик-большевик Благонравов, отдал в 23 часа приказ стрелять по дворцу боевыми снарядами, Свикке — как он писал в 1924 г. — с облегчением наблюдал «фантастический фейерверк», моментально перекрывший своим тяжелым гулом более тихие звуки винтовочной и пулеметной стрельбы на другом берегу Невы. В действительности орудия «Авроры», выпустив два снаряда, которые оставили-таки вмятины на Зимнем дворце[3262], отказали, и для их замены пришлось вызвать минный заградитель «Амур». После обстрела еще часть юнкеров, женский «ударный батальон»[3263] и пешие казаки покинули позиции в Зимнем дворце. В результате неорганизованные группы матросов, красногвардейцев и зевак с разных сторон через двери и окна проникли во дворец, разграбили винный погреб, опустошили нижние помещения и пьяной беспорядочной толпой стали пробираться наверх, обшаривая комнату за комнатой.

В Смольном далекий гул орудий и разрывы гранат все сильнее беспокоили советских делегатов. После вступительной речи Дана кресло председателя занял Каменев, которого Ленин с успехом использовал как умеренное лицо своей партии, после чего руководство съездом приняло отчетливо большевистское направление. Тем не менее на фоне непрекращающейся суеты организаторов и возбужденных матросов, вбегающих с рапортами о боях (собравшиеся почтили погибших церковным гимном «Вечная память»), собрание вылилось в сумбурные дебаты. Съезд раскололся на противоборствующие группировки. Меньшевики заявили, что большевики устроили за спиной социалистических партий Советов «военный заговор» и захват ими власти приведет к разгрому всей советской организации.

Ю. Мартов выдвинул получившее одобрение большинства предложение начать переговоры о мирном урегулировании кризиса. В большевистских рядах его выступление обозвали «истерикой». Руководитель группы бундовцев Р. Абрамович (Рейн) призвал собравшихся идти к Зимнему дворцу, чтобы «погибнуть вместе с правительством». Троцкий честил бывших друзей, а ныне противников «жалкими единицами», «банкротами», которым место «в сорной корзине истории». Мартову его оскорбления послужили поводом в час ночи 26 октября со словами «Тогда мы уходим!» покинуть съезд. За ним последовали — помимо меньшевиков-интернационалистов — меньшевики, бундовцы, члены «Поалей Цион» и эсеры — правые и центристы. Ленина уход «либерданов» (язвительная кличка, образованная от имен его бундовско-меньшевистских противников, Либера-Гольдмана и Дана-Гурвича), которых он всячески хулил, но пока еще побаивался, в общем-то устраивал[3264]: благодаря ему он получил контролируемый состав съезда; с большевиками в Белом зале остались только маленькая группа левых эсеров, несколько представителей ППС и объединенных интернационалистов. «Кворума не стало. Как теперь принимать резолюции от имени всей демократии? Но Ленин и Троцкий не стесняли себя правовыми условностями»[3265]. Должно быть, их сильнее обеспокоил уход армейского представителя: председатель от армейских комитетов 2-й, 3-й, 4-й, 6-й, 7-й, 8-й, 9-й, 10-й, 11-й, 12-й, Особой и Кавказской армий и комитетов всех фронтов заявил, что по вопросу о захвате власти все представляемые им организации высказались отрицательно и потому он в знак протеста также покидает съезд[3266]. Ленин тотчас наложил запрет на информацию: «об уходе оппозиции не следовало сообщать»[3267]. Оставшиеся, с точки зрения «интернационалистического» советского интеллектуала Суханова, представляли собой серую «черноземную» массу в потрепанных шинелях с мрачными, равнодушными лицами: «Из окопов и из медвежьих углов повылезли совсем сырые и темные люди; их преданность революции была злобой и отчаянием, а их „социализм“ был голодом и нестерпимой жаждой покоя. Это был неплохой материал для экспериментов, но эксперименты с ним были рискованны»[3268].