Стоя возле кровати, она перебирала одну вещичку за другой, расправляла кружева, разглаживала ленточки.

– Разве вы не счастливы, даже разглядывая все это? – спросила она.

– Вы смотрите на них, как голодающий на еду, как будто вы покупали их для себя, – заметила Эстер.

Эмили отвернулась и ничего не ответила. Между ними возникло неловкое молчание.

«Что же в самом облике этой высокой женщины с горделивой осанкой так меня злит?» – подумала Эстер и сказала:

– Эти вещи должен был бы носить маленький маркиз Уолдерхерст.

Эмили положила платьице, которое держала в руках, повернулась и без улыбки посмотрела Эстер в глаза.

– Их мог бы носить маркиз Уолдерхерст, – сказала она. – Мог бы…

Слова Эстер ранили и испугали ее, как уже несколько раз ее пугали и ранили реплики Эстер – словно эта женщина испытывала к ней какие-то недобрые чувства, была ее врагом.

Однако уже через мгновение Эстер Осборн заключила ее в объятия.

– Вы настоящий ангел! – воскликнула она. – Вы ангел, и я не знаю, как вас благодарить!

Эмили Уолдерхерст обняла ее в ответ и нежно погладила по плечу.

– Не благодарите, не надо, – прошептала она дрогнувшим голосом. – Давайте просто вместе порадуемся!

Алек Осборн в эти дни много ездил верхом, а также подолгу бродил с ружьем за плечами, иногда в сопровождении егеря, иногда в одиночестве. В Полстри вряд ли остался хоть один не исхоженный им ярд. Он изучил поместье вдоль и поперек, леса, фермы, пустоши. Им владел зловещий интерес к красотам и возможностям Полстри. Он не мог отказать себе в искушении задавать, на первый взгляд, праздные вопросы первым встречным лесникам и фермерам. Ему удавалось придать своим расспросам случайный и необязательный характер, но сам-то он хорошо сознавал причину своей неуемной любознательности. У него появилась привычка строить бесконечные планы касательно этого места. Он говорил себе: «Если бы все это было моим, я бы сделал то-то и то-то. Если бы все это было моим, я бы изменил это вот так. Я бы выгнал вон того егеря и нашел бы для той фермы другого арендатора». Он вышагивал по заросшим вереском пустошам, предаваясь этим мыслям и прекрасно понимая, какую радость подобные возможности могли бы принести такому как он, человеку, чье тщеславие никогда не знало удовлетворения, человеку, который жаждал власти, который стремился к активной жизни на свежем воздухе.

«Если бы это было моим, если бы все это было моим, – твердил он себе. – О, дьявол, если б только все это принадлежало мне!»

А ведь были и другие места, столь же прекрасные и даже прекрасней, которые он никогда не видел – Осуит, Херст, Тауэрс, и все они принадлежали Уолдерхерсту, этому напыщенному старому болвану. Именно таким он видел своего родственника. Себе же он представлялся молодым, сильным, всем своим существом стремившимся к радостной, яркой жизни. Для него было адом его существование в Индии, где он истекал потом и задыхался от жары и скуки. Желанная жизнь становилась все ближе с каждым божественно прекрасным английским днем. Амбиций, связанных с его военной профессией, у него не было никаких. Он с ужасом думал о том, что ему придется к ней возвращаться, снова впрягаться в ярмо – в тесный воротник военного мундира, который натирал шею. Он со всей ясностью видел теперь, что всю свою жизнь он только ждал, ждал.

Он уже видеть не мог эту ясноглазую дылду, которая все время крутилась возле Эстер и оказывала ей всяческие благодеяния. Какая же она дура, прямо пышет здоровьем, как полная идиотка носится с этим своим Уолдерхерстом! Вся прямо светится, когда получает от него весточку!

У нее была сентиментальная девичья фантазия научиться в его отсутствие ездить верхом. Она собиралась заняться верховой еще до отъезда лорда Уолдерхерста, они об этом с ним говорили, и он выделил ей для этой цели красивую молодую лошадку. Лошадка была не только красивой, но и доброго нрава. Осборн, отличавшийся ловкостью в обращении с лошадьми, пообещал давать ей уроки.

Через несколько дней после возвращения из Лондона с покупками она пригласила Осборнов пообедать с ней в Полстри и во время обеда снова заговорила на эту тему.

– Я бы хотела как можно скорее начать учиться, если вы сможете выбрать время для занятий, – сказала она. – Когда он вернется, мне так хочется выезжать вместе с ним на конные прогулки. Как вы полагаете, мне трудно будет научиться? Наверное, я слишком высокая для того, чтобы хорошо ездить верхом.

– Думаю, прежде всего надо обзавестись первоклассным седлом, – ответил Осборн. – Тогда вы будете прекрасно смотреться.

– Вы правда так думаете? Чудесно, что вы так меня поддерживаете. Как скоро я могу начать?

Она была взволнована. В своих невинных фантазиях она видела себя спутницей Уолдерхерста в его верховых прогулках. Возможно, если она научится уверенно сидеть в седле и управлять лошадью, он обернется взглянуть на нее, и потом они будут ехать бок о бок, а он будет с одобрением наблюдать за нею – этот взгляд так радовал ее душу!

– Так когда же я могу взять мой первый урок? – с нетерпением спросила она Осборна, которому слуга как раз наливал вино.

– Как только я пару раз сам проеду на этой кобыле, – ответил он. – Мне надо изучить ее нрав. Я не позволю вам сесть на нее, пока не буду знать ее досконально.

После ленча они прошли на конюшню посмотреть на стоявшую в стойле лошадку. Это было прекрасное животное, по виду доброе, как ребенок.

Осборн расспросил о ней старшего грума. Репутация у нее была превосходная, тем не менее они решили в течение нескольких дней, до того, как позволить леди Уолдерхерст сесть на нее, подержать лошадь в конюшне на Псовой ферме.

– Следует быть более чем осторожными, – сказал Осборн своей жене тем вечером. – Если, не дай Бог, что-то случится, мне головы не сносить.

Лошадь доставили на следующее утро. Ее гнедая шкура сияла, звали ее Фаустиной.

После обеда капитан Осборн вывел ее из стойла. Он хорошо на ней поездил и изучил ее нрав. Фаустина была веселой, как котенок, и кроткой, как голубка. Вряд ли удалось бы найти лошадку более безопасную и с более ровным характером. Она была не из пугливых или истеричных, ее не потревожила даже неожиданно показавшаяся из-за поворота механическая установка для ремонта дорог.

– Ну и как она себя вела? – спросила за ужином Эстер.

– Прекрасно. Но мне надо еще пару дней на ней поездить.

Он снова и снова проверял лошадку, и каждый раз не мог нахвалиться. Но уроки все равно пока откладывались. На самом деле он, по ряду причин, пребывал в дурном настроении и потому никак не мог заставить себя наконец заняться тем, что обещал. Он все придумывал разные предлоги и почти каждый день отправлялся куда-нибудь верхом на Фаустине.

Эстер подозревала, что он объезжает Фаустину вовсе не удовольствия ради. С прогулок он возвращался с сосредоточенно-угрюмым видом, как будто его одолевали не самые приятные мысли. Эти мысли действительно не способствовали хорошему настроению – они уводили его дальше, чем он и сам хотел заходить, и он не стремился к обществу леди Уолдерхерст. Мысли преследовали его во время долгих верховых прогулок, и одна такая мысль заставила его, когда он как-то утром проезжал мимо груды камней, сваленных на обочине и предназначенных для ремонта дороги, вдруг стегнуть Фаустину хлыстом. Животное, взбрыкнув, отпрыгнуло в сторону: Фаустина не поняла смысл команды, а лошади боятся всего непонятного. Она испугалась и шарахнулась еще резче, когда они снова проезжали мимо такой же груды камней, и он снова ее стегнул. Что все это значит? Что она должна избегать этих камней, или прыгать, завидев их, или что-то еще? Она встряхнула изящной головой и фыркнула. Эта сельская дорога была на приличном расстоянии от Полстри и по ней редко кто ездил. В то утро она тоже была пустынной: Осборн, проверяя, огляделся по сторонам. Вдоль дороги с равными промежутками высились груды камней. Перед тем, как выехать на эту дорогу, Осборн выпил в придорожной гостинице большую порцию виски с содовой, но опьянения не почувствовал, а только разозлился. Он пришпорил лошадь, твердо решив продолжить свои эксперименты.