– Я так люблю его! – прошептала она в истерике, по привычке подчеркивая голосом слова. – Я так его люблю! Как же я буду по нему скучать!

Этот взрыв чувств был настолько сильным, что уже через мгновение он показался ей каким-то неприличным. Она никогда, ни при каких обстоятельствах не смогла бы набраться смелости и сказать лорду Уолдерхерсту, что любит его. И прежде всего потому что чувствовала, что он сам не видит в этом никакой необходимости. Привычки говорить о любви у нее не было, и Эмили обращалась сейчас с этими словами к куску ткани. Она села, держа в руках пресловутый жилет, и дала волю слезам.

Затуманенным взором Эмили оглядела комнату. Дверь в коридор была открыта, как и ведущая в его кабинет дверь напротив. Это были прекрасные покои, в которых каждая книга, каждый бюст, каждое кресло несли отпечаток его личности. Да и весь дом был таким красивым, таким внушительным!

– Он подарил мне прекрасную жизнь! – произнесла она дрожащим голосом. – Жизнь, полную комфорта и счастья. Он спас меня от всего того, чего я боялась… Ах, если бы я была такой, как Эстер Осборн! Я была бы рада страдать или даже умереть! Но и этого было бы мало… Чем, чем я могу отплатить ему?

Эмили уяснила для себя одну очень важную вещь, хотя об этом ни разу не было сказано ни слова. Весь ее восторг, вся ее гордость им могли бы найти свое воплощение, если бы она могла передать его имя созданию из его собственной плоти и крови. Потому что если в его холодной натуре и таилась какая-то страсть, то это было невысказанное страстное желание иметь потомство. Эмили начала подозревать об этом с первых же дней брака, и затем путем длительных и сложных размышлений укрепилась во мнении, что за его молчаливой сдержанностью прячется именно это неистовое и гордое желание. Что же до нее, то она отдала бы все, позволила бы искромсать себя на кусочки, лишь бы сотворить для него то, что составило бы его гордость. Вот такой беспомощной, безнадежной, трагичной, бесконечной была ее любовь к нему.

Именно поэтому она испытывала такую приязнь к Эстер Осборн. А еще Эмили ей очень сочувствовала. В своем стародевичьем бытовании она ни разу не сталкивалась с тайной деторождения. В этом вопросе она была совершенно несведущей и ужасалась одной мысли о нем. Поначалу Эстер была с ней сдержанной, но чем чаще они виделись, тем больше ее сдержанность таяла от безыскусной и лишенной всякого себялюбия теплоты новой подруги. Эстер чувствовала себя очень одинокой, и так же, как когда-то Агата Слейд, раскрывалась перед Эмили, становилась с ней все более откровенной.

Думая об Осборне, который все время проводил вне дома, она говорила себе, что мужчины вряд ли могут понять, что ее ожидает. Во всяком случае, они по этому поводу совершенно не беспокоятся.

А Эмили беспокоилась, она проявляла к ней столько интереса и сочувствия, что, говоря с ней, Эстер ощущала что-то вроде физического облегчения.

– Вы стали прямо не разлей вода, – заявил Алек, глядя из окна, как отъезжает коляска леди Уолдерхерст. – Часами все разговариваете и разговариваете. И о чем таком важном?

– Она, в основном, говорит о своем муже. Ей приятно найти кого-то, с кем можно поговорить о нем. Эмили считает его чуть ли не божеством. А еще мы много говорим… обо мне.

– Что ж, тогда поощряй эти разговоры, – засмеялся Осборн. – Она может до такой степени тебя полюбить, что не захочет с тобой расставаться, а значит, и со мной тоже.

– Хорошо бы так, хорошо бы, – усталым и раздраженным голосом произнесла Эстер.

Контраст между этой женщиной и нею самой был для Эстер слишком явным. И даже доброта Эмили не могла сделать его более выносимым. Простое совершенство одежды Эмили, выхоленность ее лошадей, мягкий бег ее коляски, вышколенность слуг, легкость и автоматизм всего того, что происходило в имении – все говорило о давнем богатстве. А постоянное напоминание о том, что тебе приходится жить на крохи с господского стола, очень действовало на нервы. Это всегда действует на нервы. Но теперь Эстер была раздражена даже больше – намного больше, чем когда была юной девушкой и страстно жаждала иной жизни. Теперь она существовала рядом с такой жизнью и познала весь ее смысл и ценность – красоту и роскошь, покой и хороший вкус. И после того, как она узнала все это, стала почти частью такой жизни, ей придется возвращаться к убогому существованию в убогом бунгало, к бесконечным долгам, почти к нищете и отсутствию перспектив и надежд на то, что когда-нибудь все изменится и на ее долю тоже выпадет удача. Да кто же в состоянии такое вытерпеть?

Посмотрев друг на друга, они поняли, что думают об одном и том же.

– Как нам потом, после всего, жить? Как это вынести? – выкрикнула она.

– А нам и не придется, – ответил он. – Да будь оно все проклято, но что-то должно случиться!

– Что может случиться? Ничего, – с горечью произнесла она. – Нам просто придется вернуться, и все будет еще хуже, чем прежде.

А в это время леди Уолдерхерст снова отправилась в Лондон за покупками и провела целых два дня, приобретая самые разные чудесные вещички. Эмили еще никогда так не радовалась, как в эти два дня, часами сидя перед прилавками и перебирая чудесное полотно, фланель, кружева. Дни, когда она вместе с леди Марией закупала себе приданое, не шли ни в какое сравнение с этими двумя. Она ласкала пальцами чудесные ткани, нежно улыбалась всем этим изумительным вещицам. Эмили потратила массу денег и покупала вещи куда более роскошные, чем покупала бы для себя. Ничто не казалось ей слишком великолепным, никакое количество кружев не казалось излишним. Сердце трепетало в груди, на глаза порою наворачивались слезы.

– Какое же все это очаровательное, – сказала она самой себе, перебирая в тишине спальни покупки. – Не знаю, почему все это вызывает у меня такие чувства! Все вещички такие малюсенькие и такие… беззащитные, их хочется постоянно ласкать и гладить. Как глупо с моей стороны!

В то утро, когда коробки прибыли на Псовую ферму, туда же явилась и Эмили. Она приехала в большом экипаже и привезла последние покупки, которые хотела доставить сама. Она просто не могла удержаться, чтобы вновь не пересмотреть все эти вещички, быть рядом с Эстер, когда та станет их распаковывать, помогать ей, вместе с ней их разглядывать, снова и снова гладить их, держать в руках.

Она застала Эстер в просторной комнате с низким потолком, которая служила ей спальней. Большая кровать с балдахином уже была, словно снегом, усыпана воздушными белыми одежками, кругом валялись раскрытые коробки. В глазах Эстер застыло странное выражение, на щеках пламенел румянец.

– Я не ожидала ничего подобного. Думала, что сама нашью каких-нибудь простых вещичек, соответствующих его положению, – произнесла она с кривой улыбкой. – Они уж точно не были бы красивыми. К тому же я совсем не умею шить. Вы забыли, что покупаете вещи для маленького попрошайки, а не для принца или принцессы.

– О, нет, не говорите так! – воскликнула Эмили, схватив Эстер за руки. – Давайте просто радоваться! Как же чудесно было покупать все это! Я никогда в жизни так не радовалась!