С первых дней Людовик выказал перед Мэри восторг и поклонение, она же отвечала супругу холодностью и высокомерием. Когда бы Людовик ни пожелал видеть ее, молодая королева не находила возможным принять супруга. То и дело она представлялась больной или вдруг накидывалась на Людовика, со слезами обвиняя его в том, что он безбожно тиранит ее, беззащитную женщину, и угрожая обратиться к брату Генриху за помощью и защитой. Однажды она заставила короля целое утро продежурить у ее двери, сама же вылезла из окна и уехала со мной кататься верхом. Вернувшись обратно опять через окно, она накинулась на бедного старикашку с упреками, что он продержал ее целое утро взаперти в ее комнате. Конечно, старику пришлось униженно молить о прощении!

По английскому обычаю, обед королевы Мэри проходил поздно вечером; она заставляла больного короля наедаться на ночь самыми неудобоваримыми, тяжелыми кушаньями и непрерывно подливала ему вина, пока Людовик не валился под стол. Эти события невероятно забавляли весь двор.

Однажды Мэри взяла с собой супруга на прогулку верхом в такой холодный день, что Людовик все время зяб и трясся, и слезы текли по его заострившемуся носу, застывая и повисая на кончике сосульками.

Поведение Мэри было возмутительно, но она оправдывалась тем, что это – необходимая самозащита. Она заранее заявила Лонгвилю, что не желает Людовика в мужья, и если Франция все же настояла и принудила ее к этому, то она, Мэри, будет бороться и защищаться всеми доступными ей средствами.

Конечно, все видели и понимали, чего добивается Мэри, нарочно втягивая Людовика в опасный для его возраста и здоровья режим. Но никто даже не пытался обратить внимание Людовика на интригу. Со старым, дряхлым королем не считались, все видели, что он доживает последние дни, и взоры придворных были обращены на новое светило – юного герцога Франциска, племянника и наследника короля. Так как это «светило» заметно воспламенялось в присутствии Мэри, то среди придворных нашлось немало добровольных пособников, помогавших королеве постоянно выставлять своего супруга на потеху и разрушать его слабое здоровье.

Однако в этом «пылании» герцога Франциска мы с Джейн усматривали немалую опасность. Мэри уж слишком кружила ему голову, слишком легкомысленно играла с сердцем герцога Валуа, а ведь последний был смел, решителен, самонадеян и считал себя неотразимым! Поэтому легко могло случиться, что после смерти короля Людовика король Франциск пойдет на все, чтобы удержать Мэри при своем дворе и сделать ее своей фавориткой. Тут уж ей труднее будет отвертеться! И вот, обсудив положение на все лады, мы с Джейн решили напомнить королеве о существовании на свете Чарльза Брендона.

– Эх вы, хитрецы! – смеясь, ответила она нам. – Да ведь герцог Франциск – почти такой же болван, как и братец Генрих! – Затем у Мэри вдруг навернулись слезы на глазах, и, судорожно хватая меня за руку, она продолжала: – Неужели вы так плохо понимаете меня? Я отдала бы свою жизнь, если бы могла в этот момент опуститься на колени перед Чарльзом Брендоном! Неужели вы не знаете, что женщина с такой любовью на сердце, какую испытываю я, ограждена ото всего другого? Такая любовь – самый верный и надежный оплот!

– Да, но герцог Франциск – опасный субъект, – заметил я, – и мне от души жаль видеть вас постоянно в таком скверном обществе!

– Конечно, герцог – плохой человек, но здесь, во Франции, по-видимому, существует своя мода на нравственность. Однако ко мне ничего не пристанет!

– О нет, легко может пристать! Нельзя ходить в дом, где имеется больной оспой, потому что заболевают не от желания или нежелания, а от заразы, – возразил я. – Здесь же – опасность нравственной заразы!

– Но неужели у меня недостаточно чистая, здоровая натура, чтобы я могла противостоять любой нравственной заразе, сэр Эдвин? Скажите мне откровенно! Если во мне нет этой добродетели, значит, во мне нет вообще ничего хорошего, потому что у меня ведь много других недостатков!

– Нет, государыня, вы – чистейшая из женщин, олицетворение всего, что заставляет мужчину падать ниц перед нею! – пламенно ответил я, припадая на одно колено и почтительно целуя руку Мэри. – Но… осторожность нужна и вам!

Как показало будущее, я был прав в своих опасениях. Однако мне не пришлось присутствовать при дальнейшем течении этой истории, не считая разве ее развязки. Действительно, вскоре я и Джейн получили разрешение вернуться в Англию и сейчас же принялись за сборы.

На прощание Мэри вручила мне письмо к Брендону. Размеры и вес этого послания заставили меня воскликнуть:

– Ваше Величество, не лучше или будет мне заказать для этого маленького письмеца специальный сундук?

Смеясь сквозь слезы, королева ответила:

– Я знаю человека, которому это письмо ни в коем случае не покажется слишком длинным! До свидания, друзья!

Так мы расстались с Мэри, с прекрасной, очаровательной, грациозной королевой-девственницей, оставив ее среди чужих с одной только англичанкой – маленькой семилетней девочкой – Анной Болейн!

По возвращении в Англию я оставил Джейн в Саффолке, у ее дяди лорда Болингброка, потому что решил по возможности не показывать своей женушки королю Генриху. Затем отправился в Лондон с двоякой целью: повидать Брендона и подать в отставку от своего придворного звания.

Когда я сообщил королю о своей женитьбе, он пришел в сильную ярость из-за того, что мы не позаботились спросить его согласия. По счастью, у Джейн не было ни поместий, ни состояния, так как и то и другое было украдено у нее еще в детстве отцом Генриха; поэтому королю только и осталось, что отвести душу ворчанием и бранью. Затем я попросил уволить меня от исполнения придворных обязанностей. Генрих согласился не сразу, но я настоял на своем и ушел от него с легким сердцем.

Затем я оправился к Брендону и застал его в нашем старом помещении. Как начальник королевской гвардии и друг короля, он мог располагать несравненно более роскошными и удобными апартаментами, но предпочел оставаться там, где протекала весна его любви.

Брендон был очень рад видеть меня и еще более рад внушительному письму от Мэри. В этом письме Мэри сообщала между прочим, что дофин Франции, герцог Валуа, смертельно влюбился в нее и преследует ее своей любовью. Пока старый король жив, ей, Мэри, ничто не может грозить, тем более что герцог Франциск Валуа женат на дочери короля Клавдии; но со смертью Людовика дело может принять более опасный оборот. Поэтому Брендон должен быть готов в любой момент, по первому знаку Мэри, поспешить к ней на выручку; от его поспешности может зависеть вся дальнейшая судьба их обоих.

Это письмо я вручил приблизительно в середине декабря, а уже через две недели прибыл гонец из Парижа, привезший следующее послание Мэри: