Мэри громко вскрикнула:

– Да, да, с радостью! Я сделаю все, что ты прикажешь!

– Ну так ладно, его жизнь будет сохранена!

Генрих осклабился с довольным видом, свидетельствовавшим о том, что он считал этот момент высшим проявлением и доказательством своего добросердечия и великодушия. Бедная Мэри! Двум могущественным королям и их великим министрам удалось наконец победить девушку!

Джейн повела принцессу в ее комнату, а король приказал объявить Лонгвилю и остальным, что игра продолжается. Уолси подошел к Генриху и спросил, не прикажет ли Его Величество немедленно изготовить указ о помиловании Брендона. Король согласился, но приказал все-таки не выпускать Чарльза из Тауэра, пока Мэри не уедет во Францию.

Мэри хотела сейчас же известить Брендона обо всем, но Тауэр был уже заперт, и потому пришлось ждать утра. На следующий день, снабженный объемистым письмом Мэри к узнику, я перед открытием ворот тюрьмы уже находился возле Тауэра.

Брендон с восторгом ухватился за чтение письма, однако сразу же заметил, что принцесса не упоминает ни слова о том, какой ценой она добилась его помилования, и прямо спросил меня:

– Она обещала выйти замуж за французского короля и этой ценой купила мою жизнь?

– Не думаю, – уклончиво ответил я. – Я видел принцессу только мельком и ничего не слышал об этом.

– Ты обходишь мой вопрос, Эдвин!

– Но я ничего не знаю!

– Эдвин Каскоден, ты – или дуралей, или лгун!

– Ну так скажем, лгун! – покорно ответил я.

Брендон дал мне для Мэри не менее объемистое письмо, в котором написал, что угадал все, но бесконечно рад узнать о своем помиловании от нее первой.

Брендон рассчитывал, что его сейчас же отпустят на свободу; однако ему было заявлено, что некоторое время он должен будет оставаться в Тауэре в почетном заключении. Тогда Чарльз сказал мне:

– По-видимому, меня боятся освободить, пока Мэри не уедет во Францию. Король Генрих льстит мне, считая меня очень опасным!

Конечно, Мэри ответила Брендону весьма отчаянным письмом, в котором уверяла, что иной ценой она не могла бы добиться помилования. Тем не менее она заявляла, что ее клятва остается в силе: замуж она выйдет, но принадлежать не будет никому, кроме Брендона.

Однако вскоре Мэри опять стала делать попытки отговорить как-нибудь Генриха от этого брачного проекта. Король не отличался светлым умом. Мэри же была редкой умницей, она знала, как тает всегда ее царственный брат от ее обхождения, а потому снова выдвинула весь арсенал своих чар.

Часто навещая Генриха и разыгрывая из себя бесконечно любящую сестру, Мэри стала жаловаться на ту муку, которой будет для нее жизнь со старым развратником-французом. Правда, она согласилась на этот брак, но ведь она дала это согласие только из любви к своему доброму брату, хотя и чувствует, что за это согласие поплатится жизнью.

– Бедный Людовик, – рассмеялся король, – что только ему предстоит вынести! Он воображает, что сделал хорошее дело, однако да сохранит его Господь, когда ему предется познакомиться с шипами этой розы! Ведь ты, сестреночка, уж позаботишься, чтобы у него не было недостатка в огорчениях?

– Я сделаю все, что в моих силах, для этого! – серьезно ответила принцесса.

– В этом не усомнится сам черт! И ты сумеешь, сумеешь! – подтвердил Генрих, от души смеясь над западней, в которую, не ведая того, попадет старый селадон.

Недели две Мэри выдержала комедию любви и послушания, а затем перешла к открытому нападению. Она выбрала удобный момент, когда ее брат был в благодушном расположении духа, и только этим объясняется следующий его милостивый ответ:

– Вот оно, наконец! Значит, моя сестричка желает во что бы то ни стало своего Брендона, а не Людовика, хотя и готова повиноваться своему милому, доброму брату? Ну-с, так мы поймаем ее на слове! Будь добра принять к сведению, что так или иначе, а во Францию ты отправишься. Ты обещала добровольно сделать это, если я сохраню Брендону жизнь, и я заявляю тебе теперь, что, если услышу от тебя еще хоть одну жалобу, этот молодчик будет немедленно казнен, а ты все же будешь отправлена во Францию!

– Хорошо, я поеду во Францию, еще раз обещаю тебе это. Ты не услышишь больше ни одной жалобы, если дашь свое королевское слово, что Брендону ничего не сделают!

– В тот самый день, когда ты отплывешь во Францию, Брендон выйдет на свободу и займет свое прежнее место при дворе. Я люблю его как веселого компаньона, и сам уверен теперь, что во всем была виновата ты, а не он.

– Я одна виновата во всем и одна должна поплатиться за все! – подтвердила Мэри, с трудом сдерживая слезы.

Бедная красавица Прозерпина, бедная… Нет рядом заботливой матери Деметры, и некому помочь ей. Разверзнется скоро земля и обретет Плутон свою невесту[5].

* * *

Должно быть, король пожаловался Уолси на то, что Мэри не оставляет мысли как-нибудь избежать брака. По крайней мере, вечером того же дня Уолси пожелал меня видеть и сказал следующее:

– Милейший Каскоден, я знаю, что на вас можно положиться, в особенности если то, что я собираюсь доверить вам, касается счастья вашего друга. Прошу вас только никогда не связывать моего имени с тем предложением, которое я вам сделаю, и выдать подсказываемую вам мысль за свою собственную! – Я поспешил уведомить его в том, что он может быть спокоен за мою скромность. Тогда хитроумный канцлер продолжал: – Так слушайте! Людовик Французский – конченый человек. Сам король Генрих, по-видимому, не знает, что его будущему зятю едва ли прожить больше полугода. Объясните принцессе, что ей никогда не отговорить своего брата от этого брачного проекта. Поэтому она должна постараться превратить печальную необходимость в дело добровольной добродетели. Это поможет ей выторговать у Генриха кое-что к своей выгоде, а именно: обещание свободного выбора при втором браке.

– Милорд, – сказал я, быстро сознав всю важность этой мысли, – нет никакого чуда, что вы правите всей страной. У вас не только великий разум, но и полное любви сердце!

– Благодарю вас, сэр Эдвин, – ответил канцлер. – Надеюсь, что и то и другое мне удастся всегда употреблять с пользой для вас самих и ваших друзей!

Конечно, я поспешил сообщить Мэри эту мысль и посоветовал ей обратиться к королю с просьбой в присутствии Уолси. Так она и сделала, и по настоянию канцлера Генрих дал Мэри требуемое разрешение.

Теперь Мэри снова излила свое сердце в объемистом послании к Брендону. Однако мне было довольно затруднительно вручить это письмо ему. Лонгвиль усиленно сторожил соперника своего государя и вечно досаждал Генриху с жалобами на непрекращающийся обмен письмами. Король каждый раз давал обещание положить этому конец, но на самом деле не принимал никаких мер. Договор был заключен, Мэри дала свое согласие, до остального ему не было никакого дела. Поэтому за охрану взялся сам Лонгвиль.