– Скажи, ты помнишь, кто ты есть на самом деле? – спросила она, напряженным усилием воли выдавливая каждый звук. – Помнишь, откуда ты взялся? Тимур Сардокович говорит, ты вышел из Вихря?

Санитар и бровью не повел, лишь поднос в его руках слегка накренился.

– От чего вы бежите? Что позабыли в нашей маршрутке?

Голос срывался, а истукан продолжал безмолвно стоять, вперившись черным взором в лицо пленницы.

– Знаешь, что я о вас думаю? – Высокие ноты плохо скрывали дрожь. Комок подступил к горлу. – То, чего вы боитесь, рано или поздно нагонит вас – тебя и подобных тебе!

Поднос в руках санитара накренился сильнее. Марианна заметила, как дернулся его кадык – санитар судорожно сглотнул.

– Тебе не спрятаться, как ни маскируйся! – продолжала девушка, наконец нащупав слабую струну. – Зловоние, смрад так и тянутся за тобой! Оглянись – и ты увидишь шлейф несусветной мерзости!

Истукан повел тяжелой шеей, заглянув через плечо, будто принимая слова девушки буквально, ожидая увидеть позади нечто отвратное. Затем он громко кашлянул и, поправив поднос, потянулся вниз поставить его на столик справа от Марианны.

Того, что произойдет дальше, цербер никак не ожидал. Тем неподдельнее стало его удивление, когда колбасные обрезки вместе с хлебными крошками в одночасье облепили его каменное лицо. Порывистым ударом выбивая поднос из рук санитара, Марианна с жаром выкрикнула:

– Я видела твое истинное обличье на той картине! Ты – мерзкий таракан! Тараканом и останешься! Тараканом и помрешь!

«Пора!» – молча взмолилась Марианна, все это время не выпуская из виду Илью, который долго присматривался к разыгравшейся на его глазах сцене, сохраняя нейтралитет, но под конец, вероятно что-то вспомнив, плавно заступил за исполинскую спину цербера, замерев и ожидая. А цербер и думать забыл о пациента 29-го отсека. Его внимание целиком поглотила дерзкая девка, которая цинично прошлась по больной мозоли средь загрубевших корней его памяти, единственной мозоли, еще сохранившей способность причинять боль.

«Пора!» – молила девушка своего помощника, передавая ему ментальное послание к действию.

Однако напичканный лекарствами Илюша не отличался быстротой реакции, в отличие от не на шутку разозлившегося цербера. Массивная шероховатая лапища сомкнулась на шее девушки – ни сглотнуть, ни вдохнуть. Ночь застлала глаза, грозя превратиться в вечность. Шорох, звон перемешались в ушах с разъяренной бранью санитара. Злость, боль, обида покидали Марианну, или Марианна ускользала от них в бесконечное ничто. Но, видно, время еще не пришло. Потускневший было мир вдруг явился вновь, ослепляя желтым светом потолочной лампы, оглушая яростным гортанным воплем санитара, наполняя грудь спертым воздухом 29-го отсека. Окрыляющая радость возвращения сменила горечь разочарования, как только Марианна поняла, что происходит.

Илья Вадимович, как и ожидалось, ошибся – простительно, учитывая его состояние, но малоутешительно. Вместо того чтобы вытащить из-за спины громилы пистолет, он схватил его резиновую дубинку, нанеся удар по охраннику, который пришелся по его подколенной ямке. Колени санитара подогнулись, и он оторвался от Марианны. Но что значит удар хилого медиума, пусть и резиновой дубинкой, для такой глыбы? Осиный укус – не более. Санитар обернулся к пациенту с гортанным ревом – этот момент и запечатлело пробудившееся сознание Марианны. «Плохо дело, плохо, – оценила ситуацию Марианна, – но не так чтобы очень». Единственный шанс, упустить который было бы роковой оплошностью, сам собой вырисовывался перед глазами, сверкая металлическим блеском из-за пояса санитара. Не теряя времени на раздумья, девушка с силой рванула обод колеса, подъехав вплотную к черному душегубу, пока тот, по всей видимости, решал, по какому месту несчастного медиума, съежившегося в углу от страха, следует нанести удар, чтобы он, однако, не стал смертельным. За долю секунды Марианна выхватила из-за пояса здоровяка девятимиллиметровый ПМ и, отъехав назад, повернула флажок предохранителя, отвела затвор, держа оружие наготове. Громила обернулся, встряхнул голову, не веря собственным глазам. Но вопреки ожиданиям Марианны, он не дрогнул, а двинулся прямиком на нее.

– Дай сюда! Поиграли, и хватит. – Выверенным движением без тени замешательства он потянулся к пистолету, как будто собирался забрать опасную игрушку у неразумного дитя.

Марианне еще не доводилось стрелять в человека – во всяком случае, санитар воспринимался таковым, хоть и с тараканьей душой, – более того, ей никогда не приходилось наводить на человека пистолет. Безудержная решимость диктовала действие. За считаные секунды она была обязана… обязана себе самой предпринять что-то. Марианна, имея непреклонное намерение выстрелить, держала охранника на прицеле. Руки ходили ходуном, но цель близка, промахнуться невозможно. Оставалось спустить курок, а пальцы словно онемели. Она твердо намеревалась стрелять и в то же время не могла переступить внутренний барьер – выстрелить в человека.

Гримаса отчаяния исказила ее лицо, когда она с истошным, каким-то утробным воплем направила пистолет вверх. Охранник тут же расслабился, будучи в полной уверенности, что девушка образумилась и возвращает ему пистолет, убиваясь от горького сожаления. Но рука девушки проскользнула мимо, выше, еще выше, нацелившись в потолок. Сработал спусковой механизм, грянул выстрел, за ним – другой, и под потолочным сводом ненавистные лампы ядовито-желтого свечения разлетелись вдребезги. Охранник, следуя направлению выстрела, в наступившей тьме задрал голову и тотчас зашелся в диком крике – рассыпавшиеся градом осколки светильников и ламп накаливания острой болью впились ему в глаза. Боль жгла, резала, ослепляла. Кровило израненное лицо.

– Бежим! – крикнула Марианна в темноту.

Медиум с трудом, но все же очнулся, поднялся на ноги. Привыкший подолгу уходить в себя, он медленно возвращался к реальности. Нетвердыми шагами Илюша приблизился к Марианне, взялся за ручки коляски, толкнул, затем, будто в замедленной съемке, обогнул охранника, и, едва вписавшись в распахнутые ворота, повез коляску с Марианной в указанном девушкой направлении – к допотопному гремящему лифту. Марианна то и дело оборачивалась, наблюдая за своим невольным сообщником: складывалось впечатление, что Илья Вадимович старался двигаться быстро, насколько мог, но отвыкшие за время статичного пребывания в отсеке ноги заплетались, колени подкашивались, в любой момент он мог распластаться на полу без сил. Мерцание одинокой лампы и бегущие по обшарпанным стенам коридора тени были знаком верно выбранного направления – единственное, что ободряло. Но сердце не оставляло беспокойство – Марианна помнила об установленной в отсеке № 29 камере наблюдения, только и ожидая скорого появления соглядатаев, но никто не являлся – возможно, на ее удачу, никто в тот момент не наблюдал за происходящим в отсеке либо камера не работала, так или иначе оставалось только бежать без оглядки.

На коленях у Марианны лежал девятимиллиметровый ПМ, которым – она твердо знала – ей больше не воспользоваться. От оружия она будет держаться как можно дальше, если только выберется, если только…