Ольга пошла ловить страдальца, добрыесамаритяне двинулись к машине, и в этот самый момент ротвейлер вновь полез вдверцу, чтобы попасть домой. Теперь он застрял в обратной позиции: голова вхолле – зад на улице. По счастью, спасатели не уехали. Снапа снова намылили, нона этот раз он не собирался освобождаться. Скоро весь пол в прихожей покрылсябелой пеной. Маня притащила бутылочку масла «Джонсон беби», и ротвейлеранамаслили. Скользкий до невозможности, он тем не менее сидел как пришитый. Всеустали, запачкались и проголодались. В конце концов из багажника показалсяэлектрический резак. Прибор включили в сеть, поднесли к двери, и лезвие сужасающим грохотом начало вгрызаться в дерево. Ротвейлер, до смерти боявшийсяпылесоса, сдавленно всхлипнул, закатил глаза и потерял сознание. Через пятьминут намыленного, намасленного и не проявляющего признаков жизни Снапавволокли в холл и устроили на ковре. Спасатели, пересмеиваясь, опять получилиденьги и отправились восвояси. Мы огляделись вокруг: распиленная дверь, трипустые бутылки из-под шампуня, одна от масла, несколько мыльных луж на полу,еще пара масляных. Ковер похож на жирный блинчик, ротвейлер при последнемиздыхании. Пуделица Черри воет в голос, кошки мечутся по холлу, питбуль улегсяв грязи, а йоркширская терьерица почему-то вымазана вареньем.

– Мне кажется, – робко заметилаЗайка, – дверка для собаки не лучшее изобретение.

Ответом ей был громовой хохот домашних и лайочнувшегося Снапа.

Утром Ольга отправилась к Радову, а япринялась названивать Котовой. Трубку сняли на десятый звонок.

– Чего надо? – весьма невежливоосведомился грубый, похоже, пьяный мужской голос.

– Позовите Милу Котову.

– На кладбище твоя Милка, – просипелмужик.

– На каком? – оторопела я.

– Митинском, – уточнил пьянчуга ибросил трубку.

Посидев в задумчивости пару минут, я опятьвзялась за телефон. На этот раз ответила женщина. Придав голосу металлическиенотки, я бесцеремонно закричала:

– Телефонная станция. Почему переговорыне оплачиваете? Сейчас отключим номер.

– Господь с вами, – испугаласьженщина, – никуда не звонили по межгороду, только в Москве.

– Не знаю, не знаю, – сердиласья, – счет на 24.75 с октября лежит.

– Проверьте как следует, – попросилатрубка, – точно не наш счет.

– Назовите адрес, – сменила я гневна милость и через секунду узнала, на какой улице проживает Котова. Не ближнийсвет, район-новостройка из тех, что ближе к Петербургу, чем к Кремлю.

К визиту следовало подготовиться. В сумкуположила бутылку водки, батон колбасы и коробку конфет. Встретит мужик – покажупузырек, откроет баба – выну конфеты.

Дома оказались оба. Супружеская пара лет подпятьдесят. Он совершенно лысый, со специфическим красным носом, она с опухшимлицом и выбитым передним зубом. Конфеты тут явно не понадобились, «Столичную»встретили с тихим ликованием.

На грязной кухне, на покрытом липкой клеенкойстоле появились три стакана и тарелка с кое-как нарезанной колбасой. Моисобеседники разом опрокинули емкости, потом мужик, переведя дух, спросил:

– Сама чего не пьешь?

– Нельзя, язва.

– Надо же, горе какое, – пожалелабаба, – не отдохнуть по-человечески.

Они еще разок выпили, пожевали колбаски, итолько потом баба расслабленно поинтересовалась:

– Вы по поводу покупки квартиры?

– Да, – поспешила я согласиться.

– Комнаты у нас первый класс, –встрял мужик, – метраж большой. Рядом лес, река – красота.

– Зачем тогда продаете? – сорвалосьу меня с языка.

– Деньги нужны, – посетовалатетка. – Ну пошли!

И они повели меня по квартире. Две невероятнозапущенные комнаты и третья, маленькая, но довольно аккуратная, на узкомдиванчике– подушка и плюшевый слон. На стене полка с книгами, у окна письменныйстол.

– Здесь кто живет, соседка?

– Нет, – всхлипнула баба, –дочка наша, покойница.

– Какой ужас! – вполне искренневоскликнула я.

– И не говорите, – зарыдала пьянымислезами мать, – такое горе, такое горе.

– Под машину попала?

– Нет, – продолжала всхлипыватьбаба, – таблетки с уколами доконали. Уж мы просили, просили, брось, дочка!Куда там!

– Пошли, помянем, – предложил мужик.

Мы вернулись на кухню и, не чокаясь, выпили.

– Болела дочка чем? – приступила я кдопросу.

– Здоровая была, кровь с молоком, умная,институт закончила, думали: вырастили подмогу на старость, – запричиталамать.

– Таблетки тогда зачем пила?

– Наркота, – сухо сообщилотец. – Сначала все из коробочки ела, потом колоться стала. В больницуположили, в восемнадцатую, а там тюрьма! Вышла – и по новой.

Мать снова залилась пьяными слезами ипринялась бессвязно рассказывать.

Выходило, что они с мужем всю жизньпроработали вместе в обувной мастерской. Он с молотком, она за швейноймашинкой. Жили как все, пили как все. Из жизненных удач – одна, зато крупная.На самой заре перестройки, в конце 1985 года, им, очередникам с двадцатилетнимстажем, неожиданно дали квартиру в новостройке. «Гуляли тогда, –причмокивал мужик, – целый месяц». В такой семье неожиданно вырослаумненькая девочка, отлично закончившая школу, выучившая сама, без репетиторов,английский и поступившая без проблем в институт.

На первом курсе Милочка стала жаловаться, чтоодета хуже всех и денег никогда нет. Мать с отцом только разводили руками,чинить обувь стало так дорого, что народ перестал ходить в мастерскую. Милапоубивалась немного, потом вдруг откуда-то появились новые платья. Сначала навопросы родителей девушка коротко отвечала: «Подруга поносить дала». Потомкак-то раз заявилась в шубе и, протягивая изумленной матери сто долларов,сообщила, что устроилась на работу в американскую фирму, торговать гербалайфом.Родители пришли в полный восторг. Удивляло их только одно: на работу дочьотправлялась после девяти вечера, возвращалась под утро, а то и вовсе пропадалана два-три дня. «Езжу по провинции с товаром», – объясняла матери. Та,радуясь, что дочь регулярно приносит деньги, не лезла в душу.