у этого цирка отсутствовали даже колеса, он при всем желании не сможет сдвинуться с места.

Кристина скользнула взглядом по ржавым остовам некогда ярких цирковых трейлеров и автобусов и вдруг заметила во многих окнах застывшие неживые разноцветные лица, прилепившиеся к стеклам. Под ее взглядом яркая краска начинала лопаться, открывая под собой черные раны; казалось, лица осыпаются, стоит ей на них посмотреть.

Память услужливо подкинула образ осыпающегося лица Сола на арене «Колизиона» в тот день, когда цирк приехал в их город. Кристина задрожала. Хотелось закрыть глаза, отвернуться, а лучше – убежать. Хотелось, чтобы кто-то подошел, обнял и успокоил. Но она не могла убежать, она – директор, все ожидали, что она теперь будет справляться со всеми трудностями за себя и за них.

Да и некому было подойти. Фьор и Дэнни исчезли, а про Мануэля и говорить нечего…

А потом Кристина почувствовала, как Ковбой сжал ей руку в простом жесте одобрения, и ладонь словно обожгло теплом. Сначала она решила, что это налился жаром ожог, но потом сообразила, что Ковбой пожал ей другую руку, ту, что без следа амулета. Тепло от его ладони словно проникло в нее, легко покалывая, побежало вверх по руке, добралось до плеча, разлилось теплом в груди – и рассеяло панику, вызванную видом осыпающихся лиц. Когда Кристина снова посмотрела на окна трейлеров и автобусов, она увидела, что к стеклам прилепились вовсе не застывшие лица, а маски – сильно потрепанные, но некогда великолепные разноцветные венецианские маски.

Кристина не сдержала вздох облегчения. Но затем она увидела, что в прорезях масок жили глаза, вполне живые человеческие глаза, смотревшие на циркачей «Колизиона», словно узники сквозь решетки темницы. Эти глаза слабо мерцали. Не выраженным серебристым светом, как глаза циркачей «Колизиона», и не переливающимся черным, как у артистов «Обскуриона», а тускло-серым, почти неразличимым, словно работающим на последних остатках заряда батарейки и готовым вот-вот погаснуть.

– Много вас еще осталось? – почему-то шепотом спросила Кристина, не отводя взгляда от масок с живыми глазами в окнах трейлеров.

– Меньше половины, – горько ответила Франческа.

– Они прячутся?

– Они боятся.

– Нас?

– Боятся выйти.

– Почему?

Франческа потерла лоб своей маски так, словно это было лицо. На пальцах осталась белая крошка, на маске появились новые участки облупленной краски, под которой проступила чернота. Не бездонная ночная чернота Вечности, не глубокая бархатная чернота Тайны, не пронзительная, пугающая чернота Зла, а заурядная, поблекшая бытовая чернота ткани, потрепанной долгой ноской и выцветшей от частых стирок.

– Потому что после того, как другой цирк уехал, нас начало удалять… Стремительно, одного за другим. Мы даже не успели понять, что происходит! А когда все закончилось, мы заметили, что удалило всех тех, кто находился снаружи и без сценического костюма.

– Но сейчас вы вышли наружу, – заметила Кристина.

– Я директор, – ответила Франческа так, словно это все объясняло. Впрочем, оно и объясняло. – И я в костюме. С той поры не было ни одного удаления тех, кто оставался в костюме.

– И что, вы вообще никогда больше не снимаете ни его, ни маску? – спросила Кристина.

– Мы не хотим рисковать, – подтвердила Франческа. – Хотя смысла в этом немного. Уйти мы отсюда все равно не можем, а «Обливион» исчезает. Значит, и мы исчезнем вместе с ним, это лишь вопрос времени. Тогда ради чего нам цепляться за эту недожизнь?

Потрепанная, но все еще сохранившая следы роскоши венецианская маска полностью скрывала лицо и его выражение, но интонация голоса передавала все чувства Франчески.

Кристина лихорадочно размышляла о том, что делать дальше. Да, не так, совсем не так она представляла себе встречу с первым потенциальным соратником. При лучшем раскладе она надеялась встретить союзников, которые сохранили старые знания об изначальных цирках и могли помочь с самой главной частью ее плана, который даже для самой Кристины был крайне туманным – восстановить снесенные некогда преграды между их миром и миром фамильяров.

При худшем раскладе Кристина готовилась рассказать правду, если эти циркачи, как и артисты в «Колизионе», за прошедшие века все забыли. Она готовилась столкнуться с недоверием и неприязнью, готовилась аргументировать, упрашивать и убеждать.

Но Кристина была совершенно не готова к тому, что ее встретит умирающий цирк.

Холодный расчет уже подвел итоги. Амулета-основателя у «Обливиона» нет, сам цирк – на грани исчезновения, и у него нет ничего ценного и полезного, что можно было бы использовать для воплощения амбициозного плана Кристины в жизнь. Вывод очевиден.

Сквозь прорези раскрашенной маски глаза Франчески смотрели на Кристину. Смотрели не с мольбой или надеждой, не со страхом и волнением и даже не с обреченностью и разочарованием. Он смотрели совершенно безразлично. Такой взгляд бывает у людей после автокатастрофы, когда они осознали, что случилось нечто непоправимое и это уже не изменить. Такой взгляд бывает у людей, которые прошли самый последний курс химиотерапии и врачи сказали им, что он не помог. Такой взгляд бывает у людей на кладбищах, стоящих над открытыми могилами…

Эмоциональный порыв проявился так внезапно и оказался столь сильным, что ему было трудно сопротивляться. Да Кристина и не собиралась этого делать; напротив, она сразу же капитулировала перед его натиском.

Кристина перехватила пустой, безразличный взгляд Франчески и спросила:

– Хотите поехать с нами?

Глава 9

Первый фамильяр сидел на диване в гостиной и, словно самый обычный ребенок, смотрел телевизор. Тина бросила взгляд на экран. Мультики.

Кирилл редко смотрел мультики.

– Сама пришла или тебя делегировали? – не поворачиваясь к ней, спросил Первый фамильяр.

– С чего ты решил, что они меня делегируют? Я для них скорее нежеланный гость, которого приходится терпеть, – ответила Тина и сама поразилась тому, сколько скрытой обиды на хостильеров таилось в ее словах. Она их не знала, она не нуждалась в том, чтобы они ее одобряли или принимали, они вообще ей были не нужны! Отчего же их отношение к ней как к посторонней так сильно ее задевало?

Надо избавляться от Кристины как можно скорее! Кажется, чем дольше та остается жива, тем больше человеческих качеств будто перетекает от нее к Тине по ненавистной невидимой связи между ними.

– Твой иниций – прямой потомок ведьмы, которая когда-то меня вызвала, – все так же не глядя на нее, ответил Первый фамильяр. – Они могут счесть, что это нас как-то связывает. Возможно, даже думают, что я к тебе расположен.

Тина внимательно посмотрела на профиль Кирилла. Обычный мальчишка. А сейчас,