ней графитово-серые глаза Фьора или белокурую голову Дэнни, хотя прекрасно понимала, что в цирке их больше нет. Перед ними она могла бы выговориться, не опасаясь выглядеть неуверенной, растерянной и слабой, и они бы ее не осудили. Фьор крепко взял бы ее за руки, предлагая безмолвную поддержку, а Дэнни мгновенно развеял бы напряжение и поднял настроение какой-нибудь легкой забавной шуткой. Жаль, что их больше с ними нет. И очень жаль, что она даже не может отправиться на их поиски. И мысль о том, что этим можно будет заняться сразу после того, как план Кристины претворится в жизнь, не слишком утешала. Во-первых, не было никаких гарантий, что его и впрямь удастся выполнить, а во-вторых, к тому времени и Фьор, и Дэнни, скорее всего, просто исчезнут – как и все, кто провел слишком много времени вдали от своего цирка.

Кристина сжала виски и на миг закрыла глаза. Она так устала, что любая мысль, какая бы ни пришла ей в голову, обязательно приводила к самым печальным размышлениям!

Кто-то подошел к Кристине, и через мгновение у нее на талии крепко сомкнулись теплые детские руки.

– Все будет хорошо, – услышала она, и эти простые, затертые от частого использования слова почему-то ужасно ее растрогали.

Не открывая глаз, она обняла обезьяныша, больше не беспокоясь о том, кто он такой и как ей себя с ним вести, и прошептала, крепко зажмурив глаза, чтобы не пролились слезы:

– Спасибо, Апи.

Так они и стояли, обнявшись, пока мальчишка – «цирковой», – поправила себя Кристина – наконец не разомкнул объятия, не взял ее за руку и не повел куда-то. А она и не подумала спрашивать, просто послушно шла за обезьянышем, пока он не привел ее в самый хвост автоколонны. Там, забравшись в кузов грузовика, в одиночестве сидела глубоко погруженная в себя Графиня и смотрела вдаль невидящим взглядом.

И Кристина поняла: да, Апи прав! Вот с кем ей надо поговорить. С той, на кого должность директора свалилась так же внезапно и неожиданно, что она оказалась к ней совершенно не готова. Графиня тоже испытывала страх и сомнения; Кристина слышала ее признания Ковбою, признания, которые тогда так ее поразили, ведь Графиня казалась такой сильной и уверенной в себе! Она, как никто другой, поймет, через что сейчас проходит Кристина.

* * *

Доверие давалось нелегко. Избавление от долго взращиваемой неприязни тоже. И все же Риона не могла не признать, что ее отношение к Виту изменилось, даже несмотря на то, что часть ее по-прежнему этому противилась. Однако изо дня в день голос этой части становился все тише и тише.

– Мы никогда по-настоящему не знали друг друга тогда, – задумчиво сказала Риона, рассматривая линии татуировок на запястьях Вита. – Я была слишком зла на отца, пытающегося использовать меня ради своих целей, а ты… А что ты нашел во мне той? Я была капризной, эгоистичной, самовлюбленной стервой. Что тебе могло во мне понравиться настолько, что ты пошел на это? – Она провела пальцами по черным линиям на коже.

Вит слегка пожал широкими плечами и улыбнулся:

– Ты была очень красивой.

Риона всерьез размышляла, не обидеться ли ей на это заявление, пока не заметила бесенят, пляшущих в глазах Вита, и поняла, что он ее просто поддразнивает.

– А серьезно? И поверь, я не напрашиваюсь на комплимент. Я правда не понимаю. Когда я только оказалась в «Колизионе», все называли меня Принцессой, и не без оснований.

– Если я скажу, что всегда видел, какая ты настоящая под всей этой мишурой бунтарского протеста и злости на отца, ты мне поверишь?

– Пф-ф! – Риона усмехнулась.

– Я серьезно. Ты сильная и упорная, ты твердо знала, чего хочешь, точнее, чего не хочешь, и отказывалась прогибаться под чужую волю, и меня это восхищало… Даже если тем, что ты не хотела, был я.

– Да уж, много же у меня осталось этого упорства, когда я оказалась здесь. Столько времени терпеть Кабара…

– Но там, с отцом, ты знала, что у тебя есть другой выход. А здесь его не было. Кроме удаления, конечно, но это слишком жестокий выбор. До появления Крис никто не знал, что настоящий директор цирка может тебя «перераспределить» на другой номер.

– Как мило, что ты меня оправдываешь там, где я сама не вижу себе оправданий.

Вит убрал розовую прядь, упавшую Рионе на лицо, и мягко предложил:

– Может, не будем оглядываться на прошлое и копаться в нем? Было и было. Главное, что оно прошло. Лучше смотреть вперед.

– Вперед – это к плану Крис собрать то заклинание, распустить все цирки и вернуть нас в жизнь? Ты думаешь, у нее получится? Я просто… я говорю эти слова и в то же время сама не верю в то, что это все реально – колдовство, заклинания…

– Как ты можешь не верить, когда столько времени провела среди всей этой цирковой мистики? Единственное, что изменилось после рассказа Крис, это то, что мистика получила объяснение. Да, невероятное объяснение, но – слушай, кому, как не нам, быть привычным к невероятному? В конце концов, мы в нем живем.

– Это правда… – тихо согласилась Риона и поймала себя на мысли, что прямо сейчас ей хорошо и спокойно.

Это было так странно – после бесконечности, полной одиночества и нервного напряжения. Это казалось таким неправильным – чувствовать себя хорошо и спокойно сейчас, когда привычное существование цирка катилось ко всем чертям, а впереди их ждала подлинная неизвестность. И тем не менее, факт оставался фактом – ей было хорошо и спокойно. И, кажется, она догадывалась о причине; она стояла рядом с ней, высокая широкоплечая причина, которую Риона так долго ненавидела, а сейчас только училась принимать свое собственное изменившееся отношение. Но ей совершенно точно стоило его принять, потому что если рядом с каким-то человеком можно чувствовать себя так комфортно, то его обязательно нужно оставить в своей жизни.

– А будущее, про которое я говорю, это то, которое будет потом. После того, как у Крис все получится, – а у нее получится, и мы все ей поможем! – и мы вернемся обратно в наши жизни, – сказал Вит.

Даже думать об этом было странно; оказавшись в «Колизионе», Риона категорически запретила себе всякие мечты о возвращении. И сейчас позволить себе пусть даже в воображении представить, что они возвращаются обратно, в привычную жизнь… Это было очень странно. И, к удивлению, ничуть не радостно, а, наоборот, максимально некомфортно.

– Если мы и правда вернемся,