но и общежития, ванные комнаты и каждый прием пищи в течение дня. Однако вскоре у Шафран появились друзья, так как ее одноклассники знали, что, хотя ее характер мог быть бурным, но она не была ни злой, ни лживой: она говорила именно то, что думала, к лучшему или к худшему, и однажды решила действовать, придерживаясь этого, будь то пеисподняя или высокая вода. Если ее предки смотрели сверху вниз, они, должно быть, улыбались, потому что ни одна Кортни никогда не делала ничего другого.

Вскоре после возвращения из Южной Африки Леону пришлось отправиться в Найроби, чтобы заняться различными административными делами, связанными с поместьем Лусима. Он снял комнату в загородном клубе "Мутайга", частном, единственном в своем роде заведении, являвшемся социальным центром эмигрантской общины Кении. Несмотря на всю свою социальную привлекательность, Мутайга не был особенно впечатляющим произведением архитектуры, будучи немногим больше, чем сильно расширенное бунгало, с розовыми галечными стенами, окрашенными металлическими оконными рамами (ибо деревянные рамы вскоре сгнили в субтропическом климате) и несколькими классическими колоннами у входа, чтобы обеспечить ощущение колониального престижа. Внутри можно было пройти по полу из полированного деревянного паркета, мимо стен, выкрашенных в кремовые и зеленые тона. Как однажды заметил Леону Хью Деламер, это было нечто среднее между моей старой школой и загородным домом престарелых.’

Однажды вечером, вернувшись в клуб после долгого дня встреч с юристами и бухгалтерами, Леон опустился в одно из обитых ситцем кресел, которыми была уставлена гостиная членов клуба. Тут же появился официант в униформе и принял заказ на джин с тоником. Напиток появился рядом с ним лишь мгновение спустя, и Леон расписался за него на цветной бумажке: ничто столь грязное, как деньги, никогда не переходило из рук в руки в порталах клуба. Леон сделал глоток ледяного напитка, поставил стакан обратно на столик и откинулся на спинку стула, закрыв глаза, чтобы забыть о дневных заботах.

Затем он услышал знакомый голос: "Добрый вечер, Кортни, не возражаешь, если я присоединюсь к тебе?’

‘Конечно, Джосс, - ответил Леон.

За последние несколько лет в жизни Джослин Хэй многое изменилось. Во-первых, теперь он был двадцать вторым графом Эрроллом, унаследовав титул после смерти отца, а также почетный пост лорда-Верховного констебля Шотландии. Однако он не унаследовал никаких денег, так как его отец не был богатым человеком, а отсутствие денег привело к разрыву его брака с Леди Идиной. Его вторая жена, Молли, была, как и Идина, богатой разведенкой, и Джосс снова не видел причин, почему его брачные обеты должны относиться к нему. Он по-прежнему выглядел так же, как и всегда: светлые волосы зачесаны назад, голова слегка повернута, так что полузакрытые голубые глаза чуть искоса смотрят на собеседника. И одного взгляда было все еще достаточно, чтобы зацепить подавляющее большинство женщин, которые случайно попадались ему на глаза.

Что касается Леона, то Джосс Эррол, как он теперь любил, чтобы его называли, был беспринципным мошенником, независимо от того, насколько высок его титул, и если бы он хоть сколько-нибудь взглянул на Шафран, он бы обошел его всю дорогу в доки Момбасы и бросил его в первый выходящий пароход, который он сможет найти. Но до этого времени Леон был совершенно счастлив наслаждаться компанией Джосса. Это было, конечно, более приятно, чем у многих других эмигрантов, о которых он мог думать.

‘Вы слышали об этом деле в Оксфордском Союзе?- Спросил Джосс, когда ему подали его собственный напиток.

‘Что это за дело?- Ответил Леон.

- Чертов ром, могу тебе сказать. Джосс достал сигарету из тонкого серебряного портсигара, постучал ею по столу, закурил и откинулся на спинку стула, наслаждаясь первой затяжкой. - Они обсуждали предложение: "Этот Дом ни при каких обстоятельствах не будет сражаться за своего короля и свою страну.”’

‘Черт Побери! Я верю, что это движение было решительно отвергнуто.’

- Боюсь, что нет, старина, он был поддержан почти тремя сотнями голосов против ста пятидесяти. Большинство два к одному.’

Леон выглядел ошеломленным. ‘Неужели вы всерьез говорите мне, что цвет молодой английской мужественности, люди, считающиеся самыми умными и лучшими в своем поколении, заявили, что никогда не будут сражаться за свою страну?’

- Похоже на то, - ответил Джосс. - Гунны, или коммунисты, или даже проклятые французы могут высадиться на наших берегах, маршировать через всю страну, насиловать наших женщин и колоть вилами наших детей, и самые умные умы в королевстве просто скажут: “во что бы то ни стало, не стесняйтесь.”’

‘Я в это не верю, - сказал Леон. - Конечно, последняя война была кровавой. И я знаю, что люди говорят, что это была война, чтобы положить конец всем войнам. Но этот трусливый пацифизм есть не что иное, как трусость и предательство. Бывают времена, когда нацию просто необходимо защитить, и человек должен ответить на призыв.’

‘Не могу не согласиться с тобой, Кортни. Но опять же, мы с тобой простые, прямолинейные парни. Мы не похожи на этих интеллектуалов из Оксбриджа.’

- Ну что ж, я согласен, - сказал Леон, - На свете нет никого опаснее по-настоящему умного дурака. Но даже в этом случае, как, во имя Господа, удалось убедить собравшихся в профсоюзе поддержать это предложение?’

Джосс лениво затянулся сигаретой, и на его губах заиграла лукавая улыбка. - О, вам это понравится ... человек, предложивший это предложение, кажется, его звали Дигби, сказал, что мы все должны последовать примеру Советской России, которая была единственной страной, борющейся за дело мира ... довольно интересный парадокс, подумал я: борьба за мир.’

‘Возможно, именно этим и занимались красные, когда захватили власть в кровавой революции и убили царя и его семью, - заметил Леон.

‘Ах да, должно быть, так оно и было. Как глупо было с нашей стороны не заметить их мирных намерений. Как бы то ни было, когда мастер Дигби произнес свою речь, его поддержал философ по имени Джоуд – не могу сказать, что я когда – либо слышал о нем, но, по-видимому, в философских кругах он считается весьма перспективным человеком-и он предположил, что если Британия когда-нибудь будет захвачена, то нет смысла сражаться с нашими врагами оружием. Нам пришлось участвовать в кампании ненасильственного протеста, как это делает господин Ганди в Индии.’

- Боже мой, - выдохнул Леон. ‘Ты можешь себе представить, что будет, если эти люди добьются