— Еще одна пушка! — сообщил третий голос. — Какого... Не, это фигня. Это поганый водный пистолет.

Кто-то громко шмыгнул носом.

— Уксус? — снова сказал третий. — У тебя там уксус? Это еще глупее, чем таскать мочу.

— Моча и уксус, — подытожил первый голос.

— Ножи. Целая куча ножей.

Бэленджер почувствовал чью-то руку в кармане джинсов. Прежде чем он успел пошевелиться, его нож выхватили из кармана. Затем из кармашка на поясе вынули запасную обойму.

— Да, настоящий хозяйственный магазин, — подытожил первый голос. — А может, еще и оружейный.

Бэленджера продолжали грубо обыскивать.

— Сотовый телефон.

— И я нашел еще один. Да они все при телефонах.

— Перестаньте меня лапать! — потребовала Кора.

— Ну, должны же мы убедиться, что у тебя нет оружия.

— В трусах?

— Оставьте ее в покое! — произнес Рик и тут же застонал. — О господи, мой нос. Вы сломали мне нос.

— Для того и делалось, — рассудительно отозвался третий голос. — У кого-нибудь еще есть жалобы?

Вновь воцарилось молчание, нарушаемое лишь воем ветра высоко наверху.

— А теперь вы нам немного поможете, — велел первый голос. — Ну-ка, каждый, протяните руки вперед.

Бэленджер услышал негромкие звуки шевеления.

— Эй, не заставляйте меня повторять!

Движения определенно стали быстрее. Бэленджер вытянул руки перед собой. Правая, по которой пришелся удар, болела, но по крайней мере ему казалось, что кости целы.

— Теперь сложите ладони вместе, — продолжал командовать первый голос.

Бэленджер знал, что сейчас последует. Ему уже пришлось однажды пройти через подобное мучительное испытание, с той лишь разницей, что тогда было темно из-за мешка, надетого на голову. Тот случай до сих пор повторялся в его ночных кошмарах. Ему хотелось кричать, бороться. Но он был бессилен. Он чувствовал, что его одежда понемногу пропитывается потом, и изо всех сил старался дышать медленно и неглубоко, чтобы не перенасытить кровь кислородом.

Шаги приблизились. Он напрягся, чтобы не пошевелиться, ожидая удара по голове. Но вместо этого почувствовал прикосновение липкого скотча к запястьям, услышал характерный звук разматываемого рулона клейкой ленты. Она все туже и туже стягивала его запястья.

— Это вас задержит на некоторое время, — произнес второй голос.

Шаги удалились.

— Что вы делаете? — испуганно спросила Кора.

— Заткнись и лежи смирно, а не то я опять запущу руку к тебе в трусы.

И опять тишина. Лишь резкое дыхание испуганной женщины и неприятный скрип разматываемого скотча.

— Кто следующий? Как насчет парнишки со сломанным носом?

И снова затрещала разматываемая клейкая лента.

— Теперь ты, приятель.

Бэленджер не знал, о ком шла речь: то ли о Винни, то ли о профессоре.

— Эй, старикан, похоже, вырубился, — сказал второй голос.

От боли, когда он упал и ударился раненой ногой об пол, подумал Бэленджер. Ярость помогла ему отвлечься от все усиливавшегося страха, от ужасной, обессиливавшей иллюзии вонючего мешка, надетого на голову.

— Ну, этот-то нам, наверно, ничего сделать не сможет, — предположил третий голос.

— Все равно, свяжи ему руки.

Профессор застонал.

— Вот и прекрасно, — заявил первый голос. — А теперь можно зажечь свет.

Бэленджер почувствовал движение воздуха около лица, затем прикосновение руки к его шлему. Внезапно вспыхнувший свет собственного налобного фонарика заставил его прищуриться. Первым, что он увидел, оказался широкий пояс с большой пряжкой. За пояс был засунут обрезок трубы. «Этим-то он меня и огрел», — решил Бэленджер. Темная рабочая матерчатая куртка.

Зажглись и другие фонари, кроме того, что находился на шлеме профессора. Лучи, направленные в разные стороны, осветили троих молодых парней. Еще не успев поднять глаза, Бэленджер услышал испуганное восклицание Коры. А потом и сам разглядел такое, от чего показалось, будто ему в основание черепа вонзилась ледяная игла.

Все трое носили очки ночного видения, отчего их облик сразу наводил на мысли о каком-нибудь научно-фантастическом триллере: массивные бинокли, которые, казалось, росли прямо из лиц. «В темноте как дома. Нам здесь нравится. О, смотрите, конфеты».

— Удивлен? — спросил обладатель первого голоса.

Бэленджер был удивлен, но скорее другим. «Первый» оказался высоким мускулистым мужчиной, телосложение которого еще усиливало его сходство с кибернетическим андроидом из кинофильмов. Гладко выбритый череп, лицо и часть шеи, видневшаяся из-под куртки, были сплошь покрыты красными, синими, фиолетовыми и зелеными разводами татуировок, образующими сложный беспредметный узор.

— Чего вылупился? — спросил он.

— Очки, — соврал Бэленджер.

— Что, клево, а? Тут базарили, что лет десять назад они стоили целое состояние, и, кроме армии, их никто не видел. А теперь покупай не хочу на армейской распродаже.

— В них можно хоть гоняться за Бэмби, хоть шпионить за соседями, — подхватил второй.

Бэленджер скосил глаза влево и увидел так же одетого, но не так сильно накачанного парня, стаскивавшего с головы очки. Вся его левая щека была покрыта сеткой шрамов от ожога; шрамы были такими же белыми, как шкура пятиногого кота-альбиноса. Этому Бэленджер на первый взгляд дал лет двадцать. Его голова тоже была начисто выбрита, но татуировок видно не было.

— Не поверишь — все видно, — добавил третий, стоявший между Риком и профессором, тоже снимая очки. От них на лице вокруг глаз остались красные круги. Он тоже был хорошо сложен, но по сравнению со своими компаньонами казался чуть ли не щуплым. И ростом он был поменьше — первые двое, похоже, имели заметно больше шести футов росту. В отличие от остальных, у него были волосы, хотя и коротко, по-военному, подстриженные. — С ними мы полные хозяева ночи.

— Круто. Все зеленое. — Переплетающиеся, словно змеи, татуировки первого парня заходили даже на веки. — Я сразу вспоминаю ту песню. «Как непросто быть зеленым», — пропел он.

— Да, тогда было время что надо, — перебил его третий парень. — Смотри себе «Улицу Сезам» и ни о чем на свете не думай.

— Когда это, мать твою, ты смотрел «Улицу Сезам»?

«Как быстро они говорят... Похоже, что это под действием наркотиков», — подумал Бэленджер. Ему то и дело приходилось одергивать себя, чтобы не допустить мышечной дрожи. «Как это было в прошлый раз, — думал он. — Если я позволю страху овладеть мною, то все пропало. Пассивность означает поражение».