– А что? – сердито вскинул бровь приумолкший было князь. –Главный-то по всей Европе злодей, гляди, у самых врат наших стал! Вот до чегодовело пристрастие к французишкам: всех он под каблук свой корсиканскийподтоптал. Испанцы – единственный народ, который осмеливается делать то, чтохочет, не думая об этом выскочке.

– Полагаю, вы говорите о Бонапарте? – уточнила маркиза стакой ненавистью в голосе, что князь воззрился на нее с горячей симпатией.

– О ком же ином? Я за себя не трушу, бог нас не оставит –лишь бы Россия безопасна была. Но не вижу конца и меры бедствиям, которыепокроют Отечество наше, ежели французское чудовище решит переступить российскиеграницы. А ведь все к тому идет!

– Наполеон, в случае начала кампании, намерен уничтожитькрепостную зависимость в России. Верно, в таком случае следует опасаться«общего резанья», когда мужики, прельщенные посулами свободы, поднимутся стопорами против помещиков и приказчиков? – спросила маркиза. И Елизавета,подумав, что гостья не по-женски осведомлена в делах политических, ощутиланевольный холодок, когда вспомнила, каково было это российское «общее резанье»в приснопамятном 1775 году, при пугачевцах.

– Ничуть не бывало! – вскинулся князь Алексей. – Русскийчеловек способен предать Россию для русского же: Стеньки Разина, ГришкиОтрепьева, Ивашки Болотникова, Емельки Пугачева и иже с ними. Но не дляиноземца, ибо ненависть к чужеродному – в основе русского национальногохарактера, и император Петр Алексеевич напрасно старался ее искоренить.

Княгиня Елизавета издала очередной жалобный стон, и тутгостья великодушно решила положить конец страданиям деликатной хозяйки.

– Не все чужеземцы чудовища, и не все, что исходит из иныхземель, особенно из Франции, несет вред, смею вас заверить!

– Теперь ваша правда, – благодушно согласился князь Алексей.– Жаль, что вы, сударыня, у нас проездом, а то просил бы я легонько приложитьсвою великосветскую ручку к нашей деревенской красавице!

Мгновение маркиза смотрела на Алексея Михайловичанеподвижным взором, и княгиня Елизавета внутренне ахнула, решив, что воттеперь-то она обиделась: мыслимое ли дело – предлагать роялистке из древнейфамилии роль презираемой madame! Однако приветливая улыбка осветила глазамаркизы (слишком, впрочем, темные, чтобы посторонний мог проникнуть в еетайные, глубинные мысли), и княгиня Елизавета успокоилась, подумав, что гостьямогла пусть не за честь, но хоть за искренний привет и ласку принятьприглашение воспитывать их тихоню-внучку.

– Прошу извинить, сударыня, – ласково улыбаясь и старательновыговаривая французские слова (у Измайловых обиходно говорили лишь на родномязыке), произнесла княгиня. – Наверное, вы упрекнете мое гостеприимство, однакоизвестное дело: бабушки обретают другую молодость во внучках! Боюсь, ячрезмерно хлопочу над Ангелиною, но, похоже, пребывание в Смольном прошло длянее даром!

– На обратном пути я была бы счастлива встретиться с нею вСанкт-Петербурге, так что ежели у вас будут какие-то наказы, я все исполню сохотою, – сказала гостья.

Княгиня поклонилась:

– Чувствительно признательна вам, сударыня, однако вы непоняли меня. Ангелина уже более года как завершила курс обучения и живет дома,с нами. Это и составляет главную нашу заботу, ибо девица, сами понимаете, навозрасте, все ее сверстницы давно уже замужем – она же только и знает, чтоутыкаться в какую-нибудь «Амалию Мансфилд» [30]! Платье новое на ней – новоетолько час, на других же барышнях оно будто и вовсе не изнашивается!..

Елизавета осеклась, недоумевая, что это вдруг разошласьхаять любимую внученьку перед первой встречной, даром что приятельницей Марии.Вдобавок гостья смотрела так странно, так…

– Значит, дочь Марии здесь? – Голос маркизы д’Антрагедрогнул. – А я-то пыталась разыскать ее в Смольном, да эти старые наседки –классные дамы… – Она расхохоталась, закинув голову, и тонкая чадра запала в ееоткрытый рот, так что княгине на какой-то жуткий миг почудилось, будто переднею оскал черепа. Но гостья обернулась к ней, и взор этих прекрасных глазтотчас успокоил мимолетную тревогу.

– Мария желала, чтобы дочь ее выросла вполне русской, –пояснила княгиня Елизавета. – Кроме того, родив дитя столь поздно, в зрелыегоды, ни Мария, ни Димитрий Васильевич, мне кажется, так и не поверили вполне,что стали отцом и матерью!

Со стороны, наверное, могло показаться, что этими словамистарая княгиня осуждает дочь и зятя, однако в голосе ее отчетливо звучалаблагодарность судьбе за то, что Мария и муж ее были всецело поглощены своейнепростой любовью друг к другу и дипломатической работой, составляющей смыслжизни барона Корфа, а потому даровали Измайловым на старости лет это счастье:растить и воспитывать любимое дитя. Ангелина была светом их очей, и княгиняЕлизавета могла упрекать себя лишь за переизбыток любви и ласки, из коихсплелся тот непроницаемый кокон, благодаря которому Ангелина и к двадцати годамказалась сущим ребенком, а никак не девицею на выданье.

– Кстати, Алексей, – взглянула она на мужа, – у вас же былурок верховой езды с Ангелиной. Где она? Не худо бы представить ее нашейгостье.

– П-хе! – передернул плечом князь. – С девочки в верховойезде никакого толку. Не она едет, а конь ее везет.

– Опять понес? – всполошилась княгиня Елизавета. – И ты еетак оставил?

– Ничего с ней не сделается! Вернется как ни в чем небывало!

…Дед, конечно, остался в убеждении, что гнедой опять вышелиз повиновения и понес. Ангелина лениво усмехнулась. Урок был слишкомутомителен, пора и отдохнуть. Она натянула поводья на обрыве и решила смыть сголых ног едкий лошадиный пот: дед не разрешал кататься в дамском седле и вамазонке, требовал посадки по-мужски и крепких шенкелей. Ангелина вошла в воду,подбирая свои легкие юбки, но, конечно, замочила их. Решив высушить одежду, онаосмелилась раздеться на пустом бережку и медленно вошла в воду, смеясь иподжимаясь, когда волны все выше и выше, смелее и смелее подбирались кразгоряченному телу.