Дознался ли Никита, с кем слюбился на золотистой песчанойпостели? Нет, едва ли! И времени у него не было, и никаких причин счестьАнгелину чем-то большим, нежели дворовой или крепостной девкою, охочей до случайныхбарских ласк, тоже не было, и вряд ли погружен он ныне в скорбь сердечную из-заразлуки – небось даже лица ее не успел разглядеть! Так, загнет девятый илидесятый палец, перечисляя в веселом гусарском кругу тех, кои с готовностьюзадрали юбки перед ним, и небось легче Волгу поворотить от Каспия к северу, чемзаставить Никиту вспомнить хотя бы цвет глаз девы, которая так пылко и щедролюбила его под мерный перекат синих волжских волн, под опьяняющие трелижаворонка, под изумленным взором юного, невинного месяца, который померк переджарким солнцем точно так же, как померкла невинность Ангелины передослепительным солнцем внезапной страсти.

Это было самым нестерпимым: все время думать, что он забылее в тот же миг, как дал шпоры коню! Вдобавок она была не настолько глупа,чтобы не знать: от того, чем они с Никитою Аргамаковым самозабвенно занималисьв жаркий полдень, рождаются дети. И хотя никаких признаков опасности Ангелина всебе пока не находила (да и не могла найти – за неделю-то!), все же угрозависела над нею, и отныне каждый ее день в Любавине был отравлен постоянныможиданием беды – и потайной, даже от себя тщательно скрываемой надеждою, чтооднажды приедет она на обрыв, а там…

Нет! Это были напрасные, несбыточные, болезненные мечты, иАнгелина по-настоящему обрадовалась, когда князь и княгиня объявили ей о своемнамерении как можно скорее отбыть в Нижний.

Ангелина встрепенулась, а убежав в свою светелку, несчетноположила земных поклонов Пресвятой Деве за то, что надоумила деда с бабкой уезжать,а заодно поблагодарила неведомую маркизу д`Антраге. Конечно, беда беременностимогла явить себя и в Нижнем, это Ангелина прекрасно понимала, а все же Любавиносделалось ей истинно нестерпимо, хоть и раздольно было житье сельское в ладу сприродой. Она торопила отъезд как могла и даже не побывала на прощанье назаветном берегу, только вдруг, уже с подножки заложенной кареты, на минуткузабежала в сад, припала лицом к цветущим смородиновым ветвям, близко глянув накрошечные бледные цветочки, ощутив остроту этого запаха; растерла в пальцахзеленый листок, отмахнулась от толстого, сердитого шмеля – да и была такова.

Отправившись заутро, ехали неспешно, и вечер застал каретууже на ближних подступах к городу. Родное любавинское солнце не оставлялопутешественников всю дорогу, перекатывалось по зубчатым вершинам леса, все ярченаливаясь вечерне-малиновым цветом, сгущая вокруг себя предзакатный золотистыйтуман и насыщая его прохладной синевою. По рощам и кустарникам разливалисьголоса соловьев, и Ангелине, глядевшей на солнце, чудилось, что не оно,горячее, летит от вершины к вершине, а юность, жизнь ее летит от мечты к мечте.И где-то там, впереди, отважно смеялись серые глаза… Ох, нет, господи, помилуй!

Ангелина очень любила Нижний. Конечно, Москва – колокольная,белокаменная, первопрестольная; конечно, Санкт-Петербург – столица, сплошьогромный, роскошный дворец; но ни один из этих городов не стоял так вольно ивеличаво на могучей горе, которая воздымалась на месте слияния двух широченныхрек (Ока здесь ничем не уступала Волге), господствуя над необъятными, как море,просторами вод и левобережных долин. Кремль венчал эту гору, подобно роскошнойкороне, по гребню вились белые стены, в некоторых местах как бы вырастая изкрутых склонов. Над вершинами деревьев золотились главы церквей, среди которыхособенным, как бы морозным, перламутровым светом сияли купола МихаилаАрхангела. Сам Нижний, не забывший жестокие набеги татарские, скрывался загорою, в извилистых улицах и улочках, среди роскошных садов, которые в весеннемцвету были подобны огромным белым облакам, спустившимся с небес и опьянившимгород райским благоуханием.

Здесь вольно паслись коровы и лошади, здесь было тихо икрасиво всегда: в густой летней зелени, в осеннем буйстве красок, втяжело-снежном зимнем убранстве, – однако улицы Нижнего Новгорода обладалитаинственной особенностью: всякий желающий пройти напрямик, срезать угол,сократить путь только удлинял его, рисковал заблудиться и даже воротиться кисходной точке, ибо сей город был построен не как Москва, повинуясь удобству исоразмерности, не как Питер, по линеечке, под прямым углом, а по воле случая,причудливо и прихотливо – нелепо, неудобно, загадочно… чудесно!

Князь Алексей Михайлович выстроил новый двухэтажный дом водном из красивейших мест города: рядом с Благовещенской площадью, на самомюру, открытом всем волжским ветрам, в виду вечной, ослепительной волжскойкрасы. Туда и держали сейчас путь измайловские кареты от Арзамасской заставы,по Покровской улице.

По вечернему времени кругом было пусто; кое-где в окнахмелькали огоньки, однако на большинстве были уже закрыты ставни – в Нижнем раноотправлялись на покой. Ангелину и старую княгиню сморила дорога, они клевалиносом, мечтая лишь добраться до постели; Алексей же Михайлович нетерпеливовыглядывал в оконце, торопил заморенного кучера… и вдруг с криком: «Пожар? Мыгорим!» – высунулся чуть ли не по пояс, вглядываясь в огромный, до небескостер, вдруг вспыхнувший, как ему почудилось, точнехонько на месте его дома. Ипрошло не менее пяти мучительных минут, прежде чем карета приблизилась и сталоясно: горит соседний дом, за отъездом владельца давно стоявший заколоченным иназначенный к продаже.

Дом сей частенько переходил из рук в руки и подолгупустовал, потому что издавна пользовался дурной славой, вроде знаменитого еще впрошлом веке дома Осокиных. Там на развалинах маячил призрак несчастнойдевушки, некогда зарезавшей кучера, который вымогал у нее деньги за то, чтопомог скрыть тело невзначай умершего тайного ее возлюбленного, а когда денег нестало, потребовал стыдной оплаты. Здесь же, по слухам, был зарезан своимнетерпеливым наследником какой-то старик, инвалид Турецкой кампании, лишившийсяноги. Когда старика погребали, его деревянную ногу забыли положить в гроб, и стех пор нет-нет да и слышался из дома спотыкающийся деревянный перестук –говорили, деревянная нога ищет своего хозяина!

И вот теперь нехороший дом пылал. Кое-где на улицезамелькали полуодетые фигуры с ведрами, однако все это было пустое: Волгасинела далеко-далеко внизу; из домашних запасов не наносишься, и даже если быпрямо сейчас, как по волшебству, явилась пожарная команда и развернулась сосказочным проворством – все равно дом было уже не спасти: он воистину вспыхнул,как если бы в подвале его размещался пороховой склад или стены были старательнопросмолены. И, похоже, без того или другого не обошлось, потому что вдругчто-то заухало в огне, к небу взвился сноп искр, и щепка, словно вражья стрела,вонзилась в кожаную стенку кареты рядом с лицом высунувшейся Ангелины. Онатронула щепку – и отдернула руку, обжегшись раскаленной, еще шипящей смолою.Вот те на!..