– Однако есть у меня на примете человек, который вамнеобходим. Конечно, это француженка, – она улыбнулась князю Алексею не безтонкого укора, – но в Нижнем прижилась и открыла процветающее дело. Я говорю омадам Жизель, модистке… о нет, королеве модисток! – поправилась маркиза, заметивпренебрежительную переглядку Измайловых. – Возможно, вы слышали о модистке РозеБертэн, которая была для нашей королевы-мученицы почти наперсницей, а ведь онадаже не обладала знатным происхождением. Но мадам Жизель, о которой я говорю, впрошлом – графиня де Лоран, моя кузина, и все благородное, вековое прошлоенашей семьи помогло ей создать вокруг себя такую атмосферу изящества иутонченности, которая окажет на юное существо самое благотворное, самоеживительное воздействие… не в пример этой светской тюрьме, Смольному институту!– добавила маркиза, и эти ее последние слова оказались решающими. Князь Алексейбыл ярым противником недомашнего женского образования, и всякий уничижительныйотзыв о столичном заведении, куда отвозили несколько лет подряд его любимуювнучку, находил прямой доступ к его сердцу. Рекомендация маркизы теперьказалась ему особенно ценной, он безоговорочно согласился доверить воспитаниеАнгелины этой неведомой мадам Жизель, ну а жена его… повторим, княгиняЕлизавета была воспитана по старинке, стояла перед любимым мужем как лист передтравой, не выходя из его воли, – не вышла и сейчас.

Эх, не зря говорят старые люди: чуден наш белый свет, и чегов нем только не бывает! Бывает, что и самые радужные желания накликают дничерные!..

Маркиза вдруг заспешила и, посокрушавшись, что так и несвиделась с дочерью Марии, отказалась от обеда, чаю или хоть рюмочки на дорожкуи откланялась, раз двадцать повторив на прощание адрес мадам Жизель(собственный дом напротив часовни Варвары-великомученицы) и посулив непременносвидеться с Измайловыми в Нижнем.

Ангелина так и не воротилась, хотя уже позвали к чаю.Горничная сообщила, отводя улыбчивые глаза, что конь воротился один.

– Небось сбросил ее да ускакал, а она не то слезы где-нибудьточит, не то подремать забилась в укромном уголке, – досадливо покачал головоюкнязь. – Ох и неудаха! Но что ж делать, Лизонька! Это как у лошадей, –философски обратился он к любимой теме, – иноходец не скачет рысью, а рысак неперейдет на иноходь. Девонька у нас добрая, ласковая, умница, а все же снулаякакая-то. Ну уж – какая есть!

– Она красавица! – обидевшись, воскликнула Елизавета.

– Спящая красавица, – ласково усмехнулся муж.

– Да, сердце у нее спит, – с тяжким вздохом добавилакнягиня, еле удержавшись, чтобы снова не назвать самый, на ее взгляд, большойнедостаток внучки: «Она ведь, кажется, еще ни разу не влюблялась!»

…Когда Ангелина очнулась, она уже была одна на берегу, но нена отмели, где ее сморила сладкая истома, а на островке теплой, мягкой травы,одетая в обе юбки, верхнюю и нижнюю, и тонкую полотняную рубашку с короткимирукавами, и все это было аккуратно заправлено и расправлено, прикрывая ее голыеноги. Пытаясь понять, сон то был или явь, она побродила, но не нашла ничьихследов, кроме копыт своего гнедого, и не поленилась снова раздеться и переплытьна противоположный берег. За серебристыми тальниками сырой песок был весьистоптан лошадью, а еще Ангелина нашла следы сапог и вдавленную в траву золотуючеканную пуговицу. И наверное, даже у нищего дровосека Али-Бабы не трепеталотак сердце в тот миг, когда он набрел на пещеру сорока разбойников, полнуюнесметных сокровищ, как задрожало, забилось сердце у Ангелины, когда она сжалав руке эту пуговку, поведавшую ей так много…

Ее речное божество все же было человеком – теперь исчезлипоследние ребяческие сомнения. И хорошо хоть то, что бросила Ангелина страстнои бездумно свое девичество под ноги не какому-нибудь простолюдину – нет, первыев своей жизни слова любви услышала она от лихого гусара! И был он вдобавокофицером и человеком далеко не бедным.

Русское дворянство всегда считало службу в кавалериипервостатейным делом. Но далеко не всем она была по карману из-за покупкисобственных лошадей и дорогостоящего конного снаряжения, амуниции, обмундирования.Например, Устав требовал, чтобы у гусарских офицеров все пуговицы, шнуры игалуны (счет их шел на аршины) на доломане и ментике [31] были золотыми илисеребряными. Непременный предмет амуниции всех кавалерийских офицеров –лядунка, маленькая сумка для патронов, – также должна была иметь крышку изчистого серебра или золота. Поэтому в кирасирских, драгунских и гусарскихвойсках на обер-офицерских должностях находилось немало молодых людей иззнатных и богатых фамилий, которые хотели красиво отпраздновать молодость, аежели не доведется с честью и славою погибнуть в бою, то скоро выйти вотставку.

Целую неделю Ангелина (она все на свете всегда пропускаламимо ушей, однако когда была чем-то увлечена, ничто сдержать ее было не всилах, о чем не подозревали ни дед, ни бабка) занималась только тем, чтоподслушивала да словно невзначай выспрашивала обо всех молодых соседях, бывшихна военной службе, и вскоре узнала, что сероглазый да светловолосый ухарь,разбивший сердца без малого дюжины дворовых девок (о количестве похищенныхневинностей вообще ходили баснословные слухи), был не кем иным, как гостем старойграфини Орликовой, ее внучатым племянником, которого даже родимая маменька зараспутство у себя не держала, ибо он был малым очень добрым, но вооруженнымчудесным бесстыдством, гулякою и бретером, из тех, которые всякие, даже самыедерзкие свои шалости оправдывают одним: «Такое, мол, у меня сердце!» Звали егоНикита Аргамаков, и хоть не по душе было Ангелине оказаться всего лишь одной измножества кобылок, которых покрыл этот жеребец [32], оставалось утешаться хотябы тем, что был он весьма знатного рода, ведущего свое начало от дьяка ВасилияАргамакова, который еще в 1513 году прославился в смоленском походе царя ИоаннаВасильевича и получил за то потомственное дворянство.

Ангелина проведала также, что Никита Аргамаков чуть ли не втот же день, когда любострастничал с нею на волжских отмелях, получил срочноепредписание и отбыл в свой Белорусский полк. Он уехал, уехал, не было надеждывстретить его опять, а все же Ангелина не могла одолеть искушения снова и сноваприезжать на заветный обрыв (с гнедым, кстати сказать, она прекрасно ладила, ностарому князю так нравилось ее учить, причем учить сурово, что Ангелинастарательно изображала неумеху) и смотреть, как плывут-колышутся в волнахсеребристо-зеленые тальниковые косы, мечтая лишь об одном: чтобы все вновьбыло, как тогда… и ненавидя себя за это.