Вдова шьет, сидя у огня, и пламя бросает желтый отсвет на ее тонкий, как будто вырезанный серпом профиль.

– Это была его мать… – говорит Элеонора.

Фермерша не отвечает. Иголка скребет о наперсток.

– Это была его мать, – повторяет Элеонора, и вдова слегка пожимает плечами.

Девушка вырывает у нее работу и бросает в огонь. Ткань мгновенно скукоживается.

– Ты лишилась рассудка! – лепечет побледневшая женщина. – Твой Марсель умер. Погиб. Ну вот, теперь ты знаешь правду. Довольна? А я-то, дура, хотела тебя пощадить…

Элеонора отшатывается, больно ударяется бедром о стол и падает на скамью.

– Его убили – как всех остальных! Я тебя предупреждала. Он даже не написал ни разу! – в остервенении выкрикивает вдова. – Ну что, теперь перестанешь ждать? Поймешь, что остались только мы с тобой? Он мертв!

Элеонора сидит, обхватив руками живот, с открытым ртом, и не может выдохнуть. Мать стоит рядом – у нее перехватило горло. Она смотрит на дочь, не зная, что делать, наконец решается, протягивает руку и кладет ей на затылок холодную жесткую ладонь. В комнате повисает тишина. Потом женщина торжественным тоном цитирует из Екклесиаста:

Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное[40].

Оглоушенная Элеонора долго бредет по хоженым-перехоженым дорогам. Чернеет вода в канавах у обочины и в каменной поилке. Тропинки пропахли дымом из растрескавшихся за зиму труб. Она вступает в тень бескрылой мельницы, делает шаг, другой. Каждый вдох дается с трудом, она хрипит, как первобытное животное, выброшенное на землю исконными водами, хватает ртом воздух, бьет себя ладонью по груди. Туфли Элеоноры остались в одной из луж, она падает, зацепившись ногой за корень, камни ранят колени и ладони, но она не чувствует боли. Поднимается и упрямо продолжает путь. Смеркается, на небе собираются тяжелые мраморные облака. Уже в темноте Элеонора выходит на деревенскую площадь и замирает, уронив руки. Мимо идут женщины. Дети пинают ногами комья земли. Кажется, девушку никто не замечает. Собаки обнюхивают ее голые, черные от земли ноги. Деревня нашептывает привычный мотив. На каштанах скоро распустятся почки, тень от веток ложится на землю причудливым узором. Три коровы возвращаются в черное душное стойло. Церковный колокол звонит шесть раз. Элеонора поднимает глаза на иглу колокольни, устремленную в пустое беззвездное небо глубокого синего цвета. Она подходит к паперти, тяжело поднимается по ступеням, оставляя на камне грязные следы. Девушка закрывает дверь, отрезав себя от голосов Пюи-Ларока. Хилые огоньки последних, не догоревших свечей отражаются в серых витражах. Кропильница полна стоячих «чернил». Элеонора наклоняется, выпускает в воду тягучую слюну, хватается за спинку скамьи первого ряда, опирается всем телом, нажимает и опрокидывает ее. Приподнимает следующую, отталкивает к стене, и она падает на ребро. Топчет каблуком плетеные сиденья молельных скамеечек. Вырывает страницы из молитвенников. Разбрасывает дароносицы, дискосы, подсвечники. Грязный гобелен с изображением не опознаваемой литургической сцены загорается, осветив темноту, притаившуюся в нишах стрельчатых арок. Элеонора срывает со стены большое распятие, роняет его на пол, и гипсовое лицо Христа разбивается вдребезги. Она не слышит, как за ее спиной открываются двери и вбегают привлеченные шумом женщины. Они затаптывают огонь, хватают еретичку за руки, плечи, запястья, пытаются утихомирить. Девушка не слышит ни увещеваний, ни криков. Она рычит, плюет на пол, на оскверненный крест, крестьянки тянут ее прочь, тащат к выходу, бросают у паперти и выливают на голову ведро холодной воды из колонки. Элеонора обнимает руками колени, прячет лицо, перекатывается в лужу и остается лежать на боку. Женщины берут ее в кольцо, одна из них бьет ее ногой по почкам. Град ударов прекращается с появлением вдовы – кто-то догадался предупредить ее. Она раздвигает молчаливую толпу и видит съежившуюся грязную Элеонору. Переводит взгляд на красных от гнева женщин. Слышит угрозы и обвинения: «Будь проклята ваша чертова семейка!» Она молча опускается на колени, сначала сажает дочь, потом поднимает ее на ноги, ведет прочь, придерживая отяжелевшее тело. С грехом пополам они добираются до фермы. Раны Элеоноры болят, по опухшим ногам течет кровь.

Фермерша разводит огонь и раздевает дочь, бросая на пол испачканные вещи, мочит мягкую тряпку в теплой воде и обтирает измученное тело девушки. Смотрит на порезы, синяки, кровоподтеки и говорит:

– Негоже доводить себя до такого.

Мать поднимает руки Элеоноры, сажает на табурет, велит вытянуть ноги. Дочь следит взглядом за ее быстрыми, уверенными движениями.

– Ты совершила святотатство.

В голосе вдовы нет гнева. Она смотрит на Элеонору с ужасом, но и с уважением, осторожно вытирает ее полотенцем, расчесывает волосы, безжалостно выдирает колтуны, придерживая голову ладонью. Замечает на виске седую прядь, делает шаг назад, шепчет, выпучив глаза:

– Да ты одержима…

Она встряхивает ночную рубашку, надевает на Элеонору, поправляет манжеты, обматывает запястье четками.

– Будешь каяться. Молись. Начинай.

Она садится на стул у огня, потом опускается на колени, берет руки дочери в свои и начинает читать молитву Господню, кивая, когда Элеонора шепчет бескровными губами:

…и прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему; и не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого. Аминь[41].

Элеонора дрейфует по волнам вязкой апатии. Она перестала сопротивляться вдове, которую вполне устраивает поведение дочери. Скотины у них больше нет, и работа на ферме сведена к минимуму. Они наблюдают, как растет пшеница, опасаются заморозков. Чернозем напитался снегами, и на его гладкой поверхности появились первоцветы. Вдова с дочерью перекапывают огород. Сажают и сеют. Природа трепещет, выйдя из оцепенения. Распускаются нежные листочки, в ветвях щебечут и чирикают птицы. Жители деревни подметают кладбищенскую лестницу, убирают мусор с могил. С началом войны лесные опушки, края полей и канавы заросли крапивой, чертополохом и сорной травой.

Тело покойного отца Элеоноры лишилось плоти, кости в нескольких местах проткнули ткань костюма. Останки маленького хориста Жана Ружаса разморозились и медленно растворяются.

Оголодавшие за зиму обитатели леса покидают норы на заре и после наступления ночи. Барсуки и лисы ищут пропитание, олени-годки́ чешут рога о стволы деревьев, а потом сбрасывают их. Старую кобылу находят мертвой на выпасе, она лежит на спине, ноги торчат вверх, как колья. Обвальщиков туш[42] не осталось, а у вдовы с дочерью не хватает сил выкопать глубокую яму, и они оставляют труп разлагаться под открытым небом, отравляя воздух. Наконец из соседней деревни является старик с упряжкой, цепляет раздувшееся тело и тащит прочь, оставляя на дороге гнилостный черный след,