недоумевающей вдовой.

Марселя нет всю ночь. Из Пюи-Ларока до фермы долетают смех и ликующие крики. На рассвете следующего дня он проскальзывает в дом жалкой тенью человека и проходит мимо Элеоноры, как будто не видит ее. Он него пахнет потом, табаком и желчью. Он захлопывает за собой дверь и тяжело падает на кровать.

Некоторое время спустя на двуколке, запряженной тяжеловозами, доставляют гранитную стелу с именами пюи-ларокцев, погибших на фронте. Мужчины с трудом поднимают ее на постамент – место выбирали на специальном заседании муниципального совета.

Одетые в черное вдова и Элеонора выходят из дома и задерживаются у крыльца. Марсель рубит дрова, как робот, и словно не замечает их присутствия. Женщины удаляются по дороге под стук распадающихся поленьев.

Марсель не появляется и на поминальных службах. Жители деревни злословят – их оскорбляет его безразличие, эгоизм и высокомерие: почему этот человек думает, что пострадал сильнее других? Разве боль избавляет от обязанности проявлять солидарность?

За следующий год вдова сильно сдает. Сначала она умолкает, как будто на нее наложили заклятие. Часами сидит у огня или перед дверью и смотрит в одну точку, перебирая бусины четок. Она продолжает заниматься огородом, кормит кур и собирает яйца, но иногда останавливается посреди двора, озирается, как будто не понимает, где находится, и не знает, куда идти. Поднимает глаза к небу, щурится, приоткрыв беззубый рот, провожает взглядом медленно плывущие облака, опускает голову, моргает, ослепленная светом, и мелкими шажками возвращается в дом.

Старая фермерша почти все время что-то бормочет, а когда Элеонора окликает ее, испуганно вздрагивает и задумывается, прежде чем ответить ломким капризным голоском.

Состояние женщины ухудшается очень быстро: она идет на огород, но не полет, а стоит на коленях с лопаткой в руке или вырывает вместе с сорняками молодые ростки салата и душистых трав. Сначала Элеонора воспринимает забывчивость и «выпадения» матери как проявления дурного характера и мелкую мстительность. Увидев загубленную грядку, она бросает фартук, о который вытирала руки, коршуном кидается на вдову и начинает ее трясти.

– Да что с тобой такое, в конце-то концов?! – кричит она. – Решила отравлять мне жизнь до конца дней? Ну почему ты не можешь просто взять и спокойно сдохнуть, как все люди?!

Осевшая на землю женщина выглядит совершенно растерянной.

– Я хотела… хотела… – лепечет она и разражается рыданиями, спрятав лицо в почерневшие ладони.

Она забывает собирать яйца, и они тухнут на солнце, бродит с корзиной на руке, провожаемая флегматичными взглядами животных. Свернуть голову цыпленку и уж тем более зарезать его старушка не может. Птица вырывается, бегает по кругу, окропляет кровью двор под истеричное кудахтанье других кур.

Сталкиваясь с Марселем, она всякий раз испуганно вскрикивает.

– Старая ведьма… – цедит он сквозь зубы.

Женщина отшатывается, крестится, бормочет молитвы.

Она совсем исхудала, путает дни недели, месяцы, времена года. Элеонора моет мать, одевает, причесывает, и маленькое потерянное существо не сопротивляется. Свет масляной лампы отражается на полулысом черепе. В какой-то момент к несчастной возвращается речь, и она, когда-то скупая на слова, болтает не закрывая рта. Когда Элеонора ведет ее за руку по двору, она вдруг спрашивает:

– Простите, вы не видели мою дочку? Мою маленькую девочку?

– Я твоя дочь, – отвечает Элеонора.

Вдова вздергивает брови, хихикает:

– Ну да, ну да, конечно.

Марселя женщина иногда путает с покойным мужем.

– Вот и ты, – говорит она. – Где ты был? Береги грудь, сегодня холодно.

В другой раз, увидев Марселя без шляпы, она восклицает:

– Господь милосердный, что же они с тобой сделали?! – а если не узнает, шепчет: «Бедняга…» – и впадает в задумчивость. Пытается и не может связать ни петли.

Старая фермерша теперь часто теряется, когда бродит по окрестностям, ее приходится искать на соседних фермах. Иногда женщину приводят крестьяне – исцарапанную, с соломинками в волосах. Она разговаривает сама с собой, шепчет, бормочет, зовет мать, отца, мужа, как будто видит их в комнате. Рассказывает истории о святых, проклинает, поминает недобрым словом прожорливого хряка. Понять эти «вавилонские» разглагольствования невозможно.

Однажды зимой, ближе к вечеру, Элеонора чистит овощи за большим столом, вдова сидит у огня и как всегда о чем-то рассуждает:

– …ну конечно, я знаю, что он не погиб… сказала, что он сильно изуродован, но вернется… думает «слава Богу!», как все остальные… лучше хромой калека, чем мертвец… ноги его не будет в моем доме: никогда!

Элеонора медленно кладет нож на доску. В памяти всплывают лица матери Марселя и его брата (она тогда узнала в парне знакомые черты) и тихий разговор вдовы с незваной гостьей, после которого она вернулась в дом и снова взялась за шитье, цокая иголкой по наперстку. Его убили, как и всех остальных! Я предупреждала. Ну что, теперь ты перестанешь ждать?

– Что ты сейчас сказала? – задушенным голосом переспрашивает Элеонора.

Вдова поворачивает к дочери изможденное лицо. Кажется, она ее узнает.

– Повтори! – приказывает девушка.

Старуха с задумчивым видом качает головой.

– Он его сожрал… Зверь сожрал его с потрохами… Ни крошечки не оставил…

Боль дает Марселю редкие минуты передышки, но никогда не проходит совсем, притупляется, становится далеким эхом, звучит под сурдинку в такт пульсу в агонизирующих нервных окончаниях. Он чувствует ее даже во сне, как отдельное существо-паразита, которое то цепляется за собранную из осколков челюсть, то проникает в шейные позвонки или в сухожилия, потом перебирается в костный мозг и питается им, а когда затихает, оставляет в душе пустоту и ужасное послевкусие.

Марсель прислушивается к этой тошнотворной обезболенности, замечает первые признаки следующей смертоубийственной волны, готовой накрыть его. Боль представляется ему костлявым существом, этаким подобием кариеса, уничтожающим верхнюю челюсть и скуловую кость.

Марсель отказывается уступать боли жизненное пространство, не сдается, не желает становиться беспомощным калекой. Он расширяет пределы терпения, пашет, вскапывает, считая каждое физическое усилие ударом по врагу. Иногда – в поле или в сарае – он падает на колени и сдавливает ладонями готовую взорваться голову. Прижимает к виску молоток или лезвие серпа в надежде хоть на мгновение заморозить боль. Его слюнные железы плохо функционируют, это началось сразу после ранения и так и не наладилось, приходится глотать слюну литрами или все время сплевывать, даже ночью. Он ощупывает языком десны, припухлости, бугорки и шишки на пересаженной с ноги кости. Табак слегка обезболивает слизистую, и бывают дни, когда Марсель выкуривает по три пачки сигарет. Боль отравляет редкие часы отдыха, проникает в сны и всегда возвращает его в одни и те же места, в одни и те же минуты, насылает кошмарные