видит в реальности или это сон? Мать плачет, вытирая слезы платком, отец обнимает ее за плечо. Он хочет сказать им «привет», но слышит только свое мычание.

Однажды проснулся, за окном было светло. В палате находилась медсестра. Он сказал:

– Спасибо.

– Ну вот и заговорил! – ответила медсестра, и Родиону показалась, что она улыбнулась под маской. Сестра поправила одеяло и сказала: – Скоро пойдешь на поправку. Все будет хорошо!

Впервые Родиону захотелось улыбнуться.

Он не понимал, сколько дней уже в больнице. Но с каждым днем чувствовал себя лучше. Попробовал подниматься, но тут же уставал и снова ложился. Голова продолжала кружиться, когда он ее поворачивал. Если же просто лежал и не шевелился, мог разглядывать предметы.

Пришла мать. Она сидела на табурете рядом с его кроватью. Она принесла ему домашний суп, а он не помнил, чтобы ел до этого хоть что-то в больнице. Он приподнялся на подушке, а она с ложечки кормила его ухой. Какой вкусный суп. Пусть и съел он всего несколько ложек – устал, мать улыбалась со слезами на глазах.

Он смог чуть-чуть говорить:

– Ничего, – сказал Родион, – я поправлюсь, – потом спросил: – А где Арина?

– Ах да, вот для тебя опустили в почтовый ящик, – сказала она и положила конверт на прикроватную тумбочку.

Он понимал, что не сможет прочитать, ему по-прежнему было трудно сосредотачиваться на мелких предметах, а буквы он не смог бы разбирать, они все еще плясали перед глазами.

Через несколько дней он начал подниматься, принимать пищу. Родители принесли ему почитать газету, он мог разбирать буквы, но не мог понимать смысл написанного, быстро уставал. По этой причине принесенное письмо, перекочевавшее внутрь тумбочки, продолжало находиться там нераспечатанным. К этому времени он уже ходил, пусть и медленно, пусть иногда держась за стену, но ходил, сам ел, пусть мало, но ел. Глядя на себя в зеркало, не мог узнать: бородач, лицо опухшее, нос…, нос выглядел совсем необычно.

В какой-то день его пригласили на операцию. Хирург сказал, что будет оперировать ему нос. Родион лег, ему сделали укол, и ощущения на лице пропали. Доктор спросил:

– Какой нос сделаем, молодой человек? Могу греческий профиль слепить, могу любой, какой хочешь.

– Сделайте, как было, – ответил Родион.

– Интересный ты! – сказал хирург. – Как же я сделаю, как было, если я не знаю, как было. Я тебя раньше не видел.

– Тогда сделайте так, чтобы выглядело гармонично.

Через час Родион вышел из операционной с ватными тампонами в ноздрях.

Только восстановившись после операции, он понял, что теперь способен прочесть письмо. Тогда он взял конверт в руки. На нем большими буквами было написано: Родиону. Вскрыв конверт, он обнаружил там еще один, уже без надписей. Разорвав и его, достал письмо.

XVI

Родион читал:

«Дорогой! Милый! Любимый! После каждого этого слова мне хочется написать «мой», но я опасаюсь, я не уверена, что по-прежнему могу так считать, считать тебя своим. Разрешаешь ли ты считать себя моим? Мне трудно ответить на этот вопрос. Зато я твердо знаю ответ на другой вопрос, что задаю себе, и который, возможно, ты задаешь себе: мог бы ты и теперь назвать меня своей? Да, отвечаю я: да! Я по-прежнему твоя.

Мне необходимо объяснить тебе очень важное, касающееся нас. Будь добр, пожалуйста, прочти мое письмо до конца. Однажды ты уже смог выслушать меня до конца, тогда, когда я должна была и смогла положить свою душу перед тобой на твой суд. Пожалуйста, сделай это еще раз!

Сейчас ранее утро. Вчера днем и вечером мы были счастливы. Этот день мог бы оказаться самым счастливым днем в моей жизни. И хотя я ощущала необъяснимое волнение (ставшее, к горю моему, пророческим), я делала все, чтобы осветить радостью тебя. Если бы не то самое событие, случившееся в ресторане. Прежде всего я должна написать тебе, что те обвинения, которые ты выслушал там, в ресторане, лишь отчасти правда, в той части, что я тебе уже говорила! Остальное ложь! Ты знаешь, как я попала в ту самую яму, из которой ты высвободил меня. Ты знаешь про администратора гостиницы (не хочу даже упоминать его имени, оно недостойно письменного упоминания). Было только то, что я уже тебе отважилась рассказать. Только то, и ничего больше! Остальное – ложь! Пожалуйста, поверь мне!

Да, я по глупости своей попала в те сети. Ни будь я такой глупой, все могло бы быть по-другому, и я не стала бы „девкой“. Мне горько от этого. Не пробуй ощущать такую же горечь, не пробуй разделить ее со мной, я хочу и должна чувствовать ее одна, чтобы сберечь тебя от дурного. Ты очень дорог мне! Именно из-за того, что я дорожу тобой, я хочу уберечь тебя: пусть в твою душу не попадут эти горькие капли. Они мои, я сама буду нести их, бороться с ними, хотя знаю, что до конца дней они станут отравлять мою жизнь.

Услышав те злые слова, я потеряла контроль над собой. Я поняла, что должна бежать, ибо никакие оправдания в ту минуту ни перед тобой, ни тем более перед другими людьми не помогут. Ведь – хоть и только отчасти – это правда. Меня облили с ног до головы хуже, чем помоями, моральной грязью. От помоев можно отмыться, а от этого – никогда.

Я бежала к себе, в эту комнату, в эту свою нору. Я стала ждать тебя. Ты не пришел.

Тогда я поняла, что, оставаясь там один, ты решал, как тебе поступить: идти ли за мною, падшей, или остаться в нормальной жизни. Ты решил остаться. Я не только не осуждаю тебя, я уверена, что ты поступил верно. Это лучше для тебя, для всей твоей жизни. Знай: все твои решения, касающиеся меня, я принимаю. Я не могу по-другому. И вовсе не только оттого, что обязана тебе своим спасением. Не думай, что из-за обязанности, из-за моего морального и денежного долга перед тобой я принимаю твое решение. У меня есть иное основание, более весомая причина: я люблю тебя. Знай, что бы ни случилось: я люблю тебя.

Мне придется идти своей дорогой. Мне жаль, что тебя не будет со мной на этом пути. Но виной этому лишь я сама, ты ни в чем не виноват. Я хочу верить, что тебе на твоем пути никогда больше не встретятся такого рода неприятности, как твои отношения со мной. Я желаю тебе, чтобы то, что случилось (раз