Хутабы несчастный вид.

– Товарищ командир, – начал старший матрос, поймав на себе взгляд кэпа.

– Ничего, Хутаба. Бывает… Встань сюда. Рулевой встал на указанное место. Командир провёл молниеносный прямой удар в челюсть. Хутаба упал в кресло. Нокаут.

Дали отбой аварийной тревоги.

– Глубина сто девяносто семь метров. Дифферент – ноль градусов, – доложил боцман.

– Так держать, – приказал командир.

– Есть так держать!

– Минёр, принимай вахту!

– Есть принять вахту!

В отсеках осмотрелись и доложили в центральный пост. Минёр объявил по корабельной трансляции:

– Готовность номер два подводная. Третьей боевой смене заступить.

С пульта управления главной энергетической установкой спросили:

– Центральный! Кто это нас только что чуть не угробил?

– Хутаба.

– Он меня слышит?

– Уже да.

– Ты, Хутаба, хороший человек. Вот и не обижайся на нас.

Я подошел к переговорному устройству.

– Товарищ командир, разрешите, – кивнул я на “каштан”. Тот молча согласился.

Я включил циркулярную связь.

– Внимание, экипаж! Говорит штурман. Прошу Хутабу не калечить. С него уже довольно.

И отключил “каштан”.

Маневр проверки отсутствия слежения мы выполнили точно в соответствии с моими расчётами, только со сдвигом во времени. В вахтенном журнале минёр сделал записи: “В… часов… минут начата проверка отсутствия слежения"; “В… часов… минут окончена проверка отсутствия слежения. Слежения за кораблем не обнаружено”.

… В конце вахты мой “руль” заглянул в штурманскую рубку. Он охал, держась за ребра. На лице свежело несколько синяков и ссадин.

– Спасибо, товарищ командир, за то, что заступились.

Хутаба сам прошел по лодке с первого по десятый отсек, прося у экипажа прощения. Люди поняли кающуюся душу и отпустили рулевому грех.

– Слава Богу, Хутаба, что всё обошлось! Слава Богу!

Перед вечерним чаем в штурманскую рубку заглянул офицер особого отдела комитета государственной безопасности. В рубке, кроме нас, никого не было.

– Где мы, штурман? – поинтересовался особист.

Я показал место корабля на карте. Он наклонился над ней и тихонечко сказал мне:

– Знаешь, мир не без добрых людей. Один патриот утверждает, что ты вместо конспектов первоисточников пишешь дневник. Тебе, конечно, известно, что, согласно Корабельному Уставу, ведение дневников на подводных лодках запрещено.

– Знаю. Поэтому я Устава не нарушаю и дневников не веду.

– Вот и ладненько. Докладывать о принятых мерах, как ты понимаешь, мне придётся. Доложу, что произвел проверку лично, но сигнал не подтвердился… Тем более, что командир распорядился готовить наградные документы на Веселова, Шаглаева и на тебя.

Особист тихонечко исчез. Через пару минут пришел сытый штурманёнок Юра Коновалов, которому я с удовольствием сдал вахту.

Игорь Смирнов

Игорь Александрович Смирнов (1923–2009) Доктор технических наук, профессор, капитан 1 ранга в отставке. Поэт, историк, публицист, учёный. Написал Историю Амурской флотилии. Историю Тихоокеанского флота “Русские военные моряки на Тихом океане” и Сборник избранных историко-биографических статей – посмертные издание. Изданы поэтические сборники: “Камни”, “Бытие”, “Паруса” и другие. Самой главной своей книгой считал “Судьбу репрессированного. В письмах жене” о своём отце – уникальный документ, ставший чуть ли не основой музея в Таре, где погиб А.Н.Смирнов – выдающийся ботаник, последователь Н.И.Вавилова.

Составил с С.В. Быстровым и отредактировал “Поэтическую антологию военных моряков Российского флота”. Устраивал вечера памяти флотских поэтов, выступал в школах для инвалидов, интернатах, мог поехать для этого за десятки вёрст. Живо откликался на предложения, например, организовать музейный стенд ЛитО “Путь на моря” им. Всеволода Азарова, создать детский флотский журнал, написать предисловие для “Поэтической антологии начала XXI века” и т. п. Бросался на защиту “Матросского клуба” (Флотский Экипаж на пл. Труда), что рядом с Новой Голландией.

Ниже приведены выдержки из книги “Лейтенантское плавание”

Война с Японией

Из записной книжки

9.08.45 г. Война с Японией! Идем на боевое задание. По фарватеру Невельского. Впервые с лоцманами.

О начале войны с Японией мы узнали рано утром, хотя поняли, что она вот-вот начнется еще накануне. Утром на катере к командиру пришли какие-то офицеры и у него в каюте устроили совещание. Корабельных офицеров на него не пригласили.

По окончании совещания командир собрал в кают-компании корабельных офицеров и проинформировал о том, что нам предстоит срочно выполнить минную постановку в Сахалинском заливе. На выходе из кают-компании он взял меня за локоть и завел к себе в каюту.

– Вот что, Смирнов, – сказал он мне. – Мины мы должны ставить уже завтра – это ты слышал, – поэтому в Сахалинский залив, в район буя N 65, нам придется идти по фарватеру Невельского. Мы там еще не ходили. Мне предложили взять лоцманов. Я подумал: “Дело слишком серьезное, чтобы рисковать, и согласился. Так что, пойдем с лоцманами. Не огорчайся. Заодно оба поучимся у них. Как ты на это смотришь?

Я ответил, что смотрю положительно, что дело, действительно, слишком серьёзное, здесь не до амбиций, и что поучиться всегда полезно. Он был, кажется, удовлетворен моим ответом.

Около 12 часов дня из Кахинской подошёл катер с лоцманами. Их было трое. Один прошёл к командиру, а двое сразу попросили провести их на мостик.

В 13.00 мы снялись с якоря и начали движение в район постановки, ведя на буксире два торпедных катера.

Лоцманы слишком беспокоились о своем реноме. Это оставило у меня огорчительный осадок на всю жизнь. Позже я встречал таких людей, таких “специалистов”, не только в среде лоцманов. Оказалось, что их не так мало. Но до того я с ними не сталкивался, это был первый опыт, весьма поучительный. Больше в своей штурманской практике я с лоцманами никогда не плавал. Квалификация у лоцманов, безусловно, была очень высокая. Они только пока шли по Амуру позволяли себе “поиграть мускулами”. С поворотом на фарватер Невельского у мыса Большой Чхиль эти “игры” немедленно прекратились. Немудрено. Этот фарватер наиболее узкий и извилистый. Особенностью его является очень резкий переход от сравнительно больших глубин на оси фарватера к мелководьям: стоит незначительно уклониться от курса и корабль на мели. По данным, полученным нами на 8 августа, наименьшая глубина на фарватере Невельского на малую воду была 2,9 метра. Наша осадка кормой с полным запасом мин составляла 3,4 метра. Поэтому мы вышли с расчетом прохода бара в полную воду. Это, конечно, было очень рискованно, и от лоцманов требовался большой опыт. Почти весь маршрут они стояли по краям ходового мостика, один на левом борту, а другой – на правом, всматривались в кромки фарватера и изредка, на очень короткое время, сходились вместе и вполголоса что-то обсуждали. Ни командир, ни, тем более, я в их действия не вмешивались и ни с ними,