десять сеансов иглотерапии и мою порцию вина до самого Вьетнама.

– Я разберусь с этим доктором!

– Не надо, Антон Иванович! Мы – по обоюдному согласию…

– А кто предложил?

– Конечно же, я…

– Не верю, штурман. Но делаю вам замечание.

– А об чем замечание, товарищ замполит?

– Ну не грубите, штурман. Вы же интеллигент. Вам так не к лицу грубость.

– Штурман, замполит намекает, что грубость тебе идет к другому месту.

– А с вами, Веселов, я вообще не разговариваю.

– Да и я с вами, товарищ капитан третьего ранга. Тем более, что вы, войдя в кают-компанию, даже не пожелали нам со штурманом приятного аппетита.

– Приятного аппетита, – сказал Тенежиян.

– Спасибо, – ответили мы с Веселовым.

– …штурман, – продолжил замполит, выходя из кают-компании.

– Балласт, – заключил Веселов в спину Тенежияна.

– Самый хитрый из армян – замполит Тенежиян, – пропел, двигая фигуру, начинающий специалист по космической разведке Жека Кушнер.

– Тебе мат, певец, – обрадовал своего подчиненного Владик Берзев. – Иди, скажи замполиту, пусть в таблице отметит.

– Я ему скажу, что ты воспользовался своим служебным положением и приказал мне проиграть. Тенежиян поверит и устроит тебе головомойку.

– А потом я тебе. Только намылю не только голову, но и шею.

– Кстати, штурман, – поспешил сменить тему Кушнер, – какая самая популярная глубина погружения была на прошедшей вахте?

– Сто девяносто семь.

– Спасибо.

– Кушайте, не обляпайтесь.

Я спустился палубой ниже в каюту командиров боевых частей, достал дневник, замаскированный под конспект первоисточников классиков марксизма-ленинизма, и стал писать о жизни героев-подводников: “Нет повести печальнее на свете…”

Замполит материализовался в каюте неслышно, как слуга инквизиции. В руках он держал стопку книг. Сверху лежал “Вий” Гоголя. Моё услужливое воображение прокрутило кадры из одноименного кинофильма с Леонидом Куравлевым и Натальей Варлей: бледный бурсак часто крестился в меловом круге, по периметру которого летала в гробу панночка.

Volens-nolens (волей-неволей) подумалось о вечном.

Я закрыл дневник и убрал на полку. Замполиту была видна лишь надпись “Конспекты”.

– А дайте мне, Антон Иванович, Гоголя!

– Ты что, штурман, “Вия” не читал?

– Читал. Люблю, знаете ли, Николая Васильевича. Наслаждаюсь его слогом.

– Возьми что-нибудь другое.

– Беру Гоголя. Мне через пять часов на вахту. Я сейчас спать лягу.

Я взял “Вия”, поставил на полку рядом с конспектами и стал расправлять койку.

– Отдыхай, штурман.

Я кивнул, разделся, повесил у изголовья ПДУ – портативное дыхательное устройство, и, взлетев на второй ярус, почти мгновенно уснул.

… Сон освежил, принес долгожданный отдых. Вахта началась легко.

Командир вызвал интенданта и приказал “отменно накормить штурмана”.

Тот принес красную икру, балык, хлеб, кофе и шоколад. На двоих.

Мы неплохо подкрепились.

– Ну, поели, можно и поспать, – произнес довольный кэп. – Штурман, где мы?

Я показал точку на карте.

– Штурман, а не пора ли нам проверить отсутствие слежения за нами? – Кэп, склонившись над путевой картой, тоже взял циркуль-измеритель и прошелся им по курсу.

Я доложил результаты расчетов и свои предложения.

– Согласен, штурман. Через пять минут командуй начало маневра, – сказал командир и лег на кровать в рубке.

Я предупредил вахтенного офицера и вахтенного инженера-механика о предстоящем скоро маневрировании. Они отдали необходимые распоряжения.

Вахтенный инженер-механик Веселов Вячеслав Борисович сообщил по корабельной связи офицерам, обслуживающим пульт управления главной энергетической установкой, то есть двумя ядерными реакторами, о возможных частых и кратковременных изменениях режима движения.

– Быть готовыми к даче реверса, – Веселов отключил связь. – А ты сними управление рулем глубины с автомата. Управлять будешь вручную.

Старший матрос Хутаба – командир отделения рулевых-сигнальщиков – самый опытный, после боцмана, специалист в своем деле. Все “рули” (так на лодках называют рулевых-сигнальщиков) – мои подчиненные. Еще один из них сидит слева от командира отделения спиной к нему и управляет лодкой по курсу.

Хутаба мнет кистевой эспандер – использует время вахты с максимальной пользой.

Из второго отсека в центральный пост, согнувшись, как и все, в проеме круглой переборочной двери, пришёл старший помощник командира корабля и с шумом опустился в камазовское кресло. Старпом – мужчина некрупный и подвижный. И всегда от него получается много шума.

Камазовское кресло командир распорядился поставить в центральном посту перед самой автономкой; его спинка почти упирается в носовую переборку отсека; чтобы попасть в штурманскую рубку, расположенную по левому борту корабля, из кресла достаточно просто встать и перешагнуть через комингс – порог.

Все главные контрольные приборы, расположенные в центральном посту, из этого укромного и удобного места видны как на ладони.

Когда штурманы выходят из своей рубки или входят в нее, вахтенному командиру (кэпу, старпому или замкомдивизии) приходится убирать ноги с пути навигаторов.

Но когда вахтенного командира сморит сон, то штурманы перешагивают через ноги своих непосредственных и прямых начальников, как через беговые барьеры.

Я посмотрел на корабельные часы.

– Пора, товарищ командир.

Кэп одним глазом взглянул на свой ручной хронометр и кивнул.

– Командуй, штурман.

Я уже открыл, было, рот, чтобы рекомендовать вахтенному офицеру начать маневрирование на предмет проверки отсутствия слежения за нами, когда старший матрос Хутаба уронил на палубу эспандер. Рулевой наклонился за спортивным снарядом и нечаянно плечом перевел рычаг управления лодкой по глубине на погружение.

Лодка ранено клюнула носом и камнем пошла вниз.

Кэп ругнулся и вскочил с койки, но тут же, скользнув поверх стола автоматического прокладчика курса корабля, улетел головой за него, ударившись о приборы, закрепленные на носовой переборке отсека. Над картой торчали только ноги в кожаных подводницких тапках в дырочку.

Я успел ухватиться за переборку штурманской рубки и пытался вылезть в центральный пост. Было трудно попасть в узкий проем, изменивший свое привычное расположение в пространстве. Я продирался из рубки изо всех сил.

Угол наклона носа корабля ко дну (дифферент) нарастал с дикой скоростью. Секундная стрелка часов взбесилась: то ли время растворилось в нас, то ли мы растворились во времени; корабельные часы жили отдельной жизнью; я же физически ощущал вязкость и плотность каждого мгновения, то растянутого до громоздкого неприличия минуты, то спрессованного до наглой скорости ничем не прикрытой мысли.

В центральном посту все было кувырком. Старпом каким-то фантастическим образом завалился за спину камазовского кресла и прикладывал титанические усилия для того, чтобы выбраться из неожиданной ловушки.

Все вахтенные отсека попадали со своих мест, крепко ударившись о механизмы и арматуру.

Веселов, оказавшийся у переборочной двери, сбросив с себя рулевого Исаева и, убрав свои ноги со старпома, на четвереньках пробирался мимо меня к пульту корабельной связи. Я пытаюсь перепрыгнуть через механика Веселова. Неудачно. Падаю в кресло. Выкарабкиваюсь из него, прикладывая невероятные усилия. Недаром люблю спорт. Веселов добрался до своего командного