пункта и по трансляции связался с пультом управления ГЭУ – отдал распоряжения офицерам. Они сманеврировали ходом.

… Стрелка дифферентометра прошла отметку пятнадцать градусов… двадцать градусов…

Я перелажу через тела, как в замедленной съемке – рапиде, и тянусь к рычагу, чтобы поставить горизонтальные рули на всплытие. “Я потом подсоблю вам, ребята! Сейчас нужно всплывать! Это – важнее всего”!

Наконец-то дотянувшись до заветного рычага, ставлю горизонтальные рули на всплытие.

Помогаю Хутабе подняться. Он уже на своем боевом посту, держит рукоять рычага. Левая бровь в крови, губа тоже разбита.

– Большие кормовые горизонтальные рули пять градусов на всплытие! – докладывает Хутаба. – Лодка продолжает погружаться! Дифферент – тридцать градусов на нос! Глубина – триста десять метров!

– Ну, давай, Хутаба, всплывай!

Смотрю по сторонам. Помогаю подняться Исаеву и Кольке-минеру. У обоих разбиты лица.

Исаев возвращает лодку на прежний курс.

Мичман Виктор Шаглаев, с которым мы идем вместе уже в третью автономку, добрался-таки до клапана, открыл его и подал воздух высокого давления (двести атмосфер) в носовую группу цистерн главного балласта.

При такой скорости, на такой глубине и при таком дифференте – что мертвому припарка. Но все же – теоретический шанс. Витя исполнил свой долг.

Веселов объявил по трансляции аварийную тревогу. Витя Шаглаев продублировал его корабельным звонком.

Собственно, всем уже некоторое время понятно, что дело пахнет керосином, и лодке грозит гибель.

Минёр помог старпому выбраться из-за кресла. Старпом бросил в него чистовой вахтенный журнал и стал отдавать команды.

Смирный Хутаба бел, как полотно. Его рука судорожно сжимает рычаг управления кормовыми горизонтальными рулями. Кладу руку на его плечо, успокаиваю:

– Мы справимся, Хутаба! Вы – справитесь!

В центральном посту появился командир и встал за спиной рулевого.

– Лодку чувствуешь, сынок?

– Чувствую, товарищ командир!

– Всплывай, сынок!

– Есть всплывать, товарищ командир!

Все мы только тем и занимаемся, что пытаемся всплыть, а не утонуть.

Секунды и минуты превратились в отдельную жизнь нервов высокого накала.

В центральном посту восстановлен порядок.

Я протиснулся обратно в штурманскую рубку, записал в навигационный журнал координаты и обстоятельства аварийной ситуации, сделал отметку на карте. Включил эхолот, сверил глубину с картой. Доложил командиру:

– Глубина с карты пять тысяч сто метров!

– Есть! – откликнулся кэп.

– Под килем – четыре тысячи семьсот метров!

Смотрю на глубиномер и дифферентометр.

Дифферент удалось удержать на тридцати градусах, но корабль все же проваливается вниз.

Если угол не начнет уменьшаться, то через несколько минут полетят со своих оснований все тяжеленные механизмы подводной лодки.

Будто узнав мои мысли, стрелка дифферентометра стала отходить. Угол уменьшается… Двадцать пять градусов… двадцать… пятнадцать… десять… восемь градусов. На нос. Лодка продолжает падать, глубина погружения увеличивается.

– Ну, милая, всплывай! – гипнотизирует корабль командир.

Предельно допустимая глубина погружения подводных лодок нашего проекта – триста двадцать метров. Прибор показывает четыреста пятьдесят! Красная отметка на шкале давно пройдена!

Мы продолжаем погружаться, но утешаем себя мыслью о том, что заводчане сработали корабль крепким; не зря же на глубиномере оцифровка до пятисот метров!

Два больших винта яростно перемалывают воду за кормой; они пытаются вывинтить нас из пучины поближе к поверхности. Но корабль весит около десяти тысяч тонн. Так просто эту махину не остановить, не вытянуть.

Неужто сейчас раздастся треск, хлопок, прочный корпус не выдержит, вода сомнет лодку, как лист бумаги, и все кончится? Каждый из нас знает физику в необходимом объеме. Мне представилась ужасная картина: срываются со станин срезанные (легко, будто ножом по маслу,) тяжеленные механизмы, может быть, и оба реактора, круша все и перемешивая искореженное железо с телами, с гидравликой, продуктами, пластинами регенерации, со свистом из магистралей воздуха низкого, среднего и высокого давления, паром и криками людей. Вот из кормовых отсеков падает вниз все содержимое технического чуда вместе с венцом природы – людьми, ссыпаясь в мягкую подставленную ладонь Индийского океана…

Встряхнуло, пересыпало, переломало… За несколько секунд… Лодка, ударившись о дно, разворотив морду, ничего не видя и не слыша, стукнувшись и хвостом – кормой, агонизирует взрывами и пожарами еще некоторое время; но потом, затихнув, окончательно похоронив в себе всякую жизнь, умирает сама, превратившись в страшный, видимый только Богу и морским обитателям, памятник погибшим морякам…

Вот так. И все?!!

Возможно, подобным образом погибла американская субмарина “Трешер”.

Но у нас еще есть шанс! Мы пока живы и боремся за живучесть корабля до последней возможности, до последнего вздоха! Каждую секунду!

Глубиномер показал пятьсот метров! Шкала на приборе закончилась. Но, по ощущениям, мы продолжаем погружаться.

Хутаба так и доложил (а ведь он один из всего экипажа сейчас чувствует организм корабля; он – наш врач и священник):

– Глубина пятьсот метров! Лодка погружается!

Прошло еще несколько долгих-предолгих секунд. К стрелкам часов будто привешены огромные многопудовые гири; тиканье отдается колокольным набатом.

“Море – моя могила и купель”, – вспомнилась фраза Алексея Лебедева – поэта-подводника, погибшего в Великую Отечественную войну.

Корабль задрожал всем корпусом и передал дрожь людям. Так нам показалось. Мы переглянулись. Затаили дыхание. Прислушались к кораблю, к тому, что там, за его стальными пределами.

Лица подводников напряжены, сосредоточены. По лбам, щекам, шеям катится крупный пот. И по спинам, и по грудям, и ниже.

В глазах немой вопрос и невероятная борьба: “Верим – не верим!” И надежда! И мольба!

У кого-то – отчаянье: “Не может сейчас все закончиться! Нет”!

Стрелка зашкалившего глубиномера не движется. Лодку трясет крупной, очень ощутимой дрожью.

Если бы перед погружением мы натянули от борта к борту нитку, насколько бы она сейчас провисла?!!

Почему-то именно в этот момент из второго отсека в центральный пост вошел наш уважаемый боцман – старший мичман Стрелец Николай Николаевич.

– Прошу разрешения, товарищ командир.

Кэп сдержанно кивнул. Стрелец положил свою ладонь на онемевшую руку Хутабы.

– Она всплывает! – громким шепотом говорит Хутаба, словно боится вспугнуть всплытие.

Несколько секунд рулевые правят вдвоем.

Боцман прислушивается к кораблю, напрягая все свои чувства. Наконец, просветлев лицом, произносит спокойно:

– Лодку чувствую… Лодка начала всплывать! Дифферент – пять градусов на корму.

Руку Хутабы свело и он не может ее разжать. Рулевому помогают боцман и командир.

– Хутаба, миленький, все хорошо, – говорит кэп. – Отпусти руку. Ты справился, сынок.

Наконец рулевой разжал пальцы и уступил управление кораблем.

Ожил и стал работать глубиномер.

– Глубина пятьсот метров! Дифферент – пять градусов на корму! Всплываем, – доложил невозмутимый боцман.

– Есть, – ответил командир. В его голосе снова металл. – Всплывать на глубину сто девяносто семь метров с дифферентом два градуса… Осмотреться в отсеках.

Боцман и механик повторили команды.

У