Кореи. До того существовало глубокое убеждение, что ни овощи (включая картофель), ни фрукты в Приморье не растут. А в Корее, которая непосредственно граничила с Приморьем, и овощей, и фруктов было, как говориться, навалом. Просто корейцы занимались их выращиванием и умели это делать, а мы не хотели заниматься и не умели. Проще было убежденно твердить, что в Приморье ничего не растёт.

Когда восхищение молами и ковшами порта Маока несколько улеглось, мы обратили внимание на зеленоватую, очень прозрачную воду, позволявшую детально рассмотреть дно. На этом дне, почти по всей протяженности причальной стенки, на боку, поблескивая никелированными деталями, лежали велосипеды. Их было очень много – считать не имело смысла – и было совершенно непонятно, откуда они тут взялись: впечатление было такое, что их специально сбрасывали со стенки в воду. Позже кто-то мне говорил, что это наши пьяные десантники катались по молам на велосипедах и падали в воду. Десантников вылавливали, а велосипеды оставались в воде. Все это очень могло быть, но я лично такого не видел, так что утверждать не могу.

Вскоре после того, как мы пришвартовались к стенке мола и приступили к разгрузке первого трюма, я попросил разрешения командира сойти на берег и пройтись по городской улице в районе порта. Он разрешил с условием, что я пойду не один. Все корабельные офицеры были заняты. Я пригласил в компаньоны капитана, командира батареи из Астрахановки, с которым за время плавания от Николаевска успел подружиться. Он согласился. Мы сошли на стенку и двинулись по ней в сторону города. На причалах ничего не горело, пожары были довольно далеко в городе, справа и слева. Выйдя на первую из городских улиц, идущую вдоль берега, мы повернули вправо и прошли между уцелевших, но опустошенных одно и двухэтажных домиков с выбитыми стеклами и разбитыми рекламами. Узкая проезжая часть была усыпана слоем деловых бумаг, писем, открыток, а в одном месте, возле довольно основательно построенного двухэтажного дома – слоем бумажных денег разного достоинства. Никто из людей нам не встретился, ни японцы, ни наши, ни живые, ни мёртвые. Было ощущение промчавшегося урагана. Около двухэтажного домика с разбитым фонарем и искарёженной витриной, на которой сохранилась пара женских фотографий, мы на минуту остановились и дружно решили повернуть обратно. Но на причал мы не пошли, а продолжали двигаться по этой же улице в другую сторону. Миновав поворот на причал, метрах в двухстах от него мы увидели справа маленький одноэтажный домик с палисадником. В палисаднике рядом, один возле другого, на боку лежали два трупа – старого японца и старой японки, в темных одеждах. Было очевидно, что оба, находясь в палисаднике, были срезаны одной автоматной очередью. Зачем? Ведь они не имели никакого оружия и по всей видимости мирно что-то делали возле дома. Было желание вернуться на корабль, но впереди виднелось какое-то высокое странное, похожее то ли на сарай, то ли на элеватор, здание. Решили: дойдем до него, посмотрим и – повернём. Зашли внутрь помещения. Почти всё его занимал огромный чан, метра три высотой и метров пять в диаметре. Снизу к борту чана вели две металлические лесенки, напоминающие наши скоб-трапы. Расстояние между лесенками было небольшое, и мы, не сговариваясь, полезли наверх, каждый по своей лесенке. Забравшись, мы увидели, что чан почти до краев наполнен какой-то жидкостью, и в этой жидкости плавают два утопленника в красноармейской форме. Картина была довольно жуткая. Каюсь: спасать утопленников мы не стали. Мы спустились вниз и молча вышли на воздух. Я не могу использовать эпитет “свежий”, так как воздух был пропитан гарью. Мы так и не узнали, с чем был чан и что это было за предприятие: склад? завод? Спирта или саке? Вернее всего, что это был склад саке – рисовой водки и что наши военные поплатились жизнью за свою алчность. Впечатлений у нас с капитаном было достаточно, и мы повернули на мол. До корабля оставалось каких-нибудь метров 150. И тут, впервые за все время нашего путешествия, навстречу нам двигались два человека, в родной армейской форме, с автоматами, висящими на шее. Они шли в обнимку и, безусловно, оба были пьяны. Один, более чёрный и широкоплечий, как говорится, “в дребезину”, а его белобрысый приятель чуть-чуть меньше. На расстоянии двадцати шагов, заметив нас, чёрный сказал белобрысому:

– Смотри-ка, подозрительные личности! Давай кокнем!

Одновременно он освободился от объятий своего друга, взял автомат двумя руками и, не снимая его с шеи, навёл на нас. Признаюсь, у меня при этом душа ушла в пятки и больше не от страха, а от обиды, что так глупо, в ста метрах от корабля, на причальной стенке этот вояка нас сейчас ухлопает. О чувствах капитана не знаю, не спрашивал.

– Дурак, да ты что, не видишь, что это свои, морские офицеры, – отреагировал немедленно белобрысый, схватив правой, освободившейся рукой ствол автомата своего приятеля и пригнув его вниз. У меня сразу отлегло. Дистанция между нами сокращалась и составляла уже шагов десять, когда черный вырвал ствол из руки белобрысого и снова навёл на нас почти в упор, повторив при этом:

– Нет, подозрительные личности, давай кокнем. Моя душа опять, было, ушла в пятки, но белобрысый вновь схватил ствол приятельского автомата и нагнул его почти до земли, сказав при этом:

– Наши это, наши, дурак пьяный.

Тем временем мы благополучно разминулись и опасность миновала. Но она была вполне реальной, и мы с капитаном сразу вспомнили японца и японку, лежащих в палисаднике около своего домика.

На корабле во всю продолжалась разгрузка. Оказывается, поступило приказание на берег никого не пускать. Однако, через некоторое время я снова вышел на стенку, не собираясь больше никуда уходить, но желая побродить возле корабля, размять ноги. Рядом с нами, по нашему носу, был пришвартован большой охотник БО-309, американской постройки. И, не веря глазам своим, я заметил на его палубе своего самого близкого друга, не только однокашника по классу в училище, но ленинградца, с которым мы учились в соседних школах. Это был Ланской Борис Фёдорович. Мы обнялись и расцеловались. Ведь расставшись в апреле во Владивостоке, мы ничего не знали друг о друге. Оказывается он, как и многие другие мои совыпускники, был зачислен в спецкоманду и отправлен в Америку. Там он попал в экипаж БО-309, где стал помощником командира, участвовал в приемке корабля, пришел на нём во Владивосток, конвоировал транспорта, идущие из Владивостока в бухту Владимир, потом из Владимира в Советскую Гавань,