— Существует такое понятие, как человеческая потребность в близости. — Ласло многозначительно улыбнулся, и Мортен присоединился к нему. — Нехорошо, когда человек один. И Ранавалуна II посчитала так же, а иначе почему же она велела нам путешествовать вместе?

Нориа попросила Паулу помочь ей развести костер и приготовить еду. Она вела себя намного более бесцеремонно с тех пор, как примерила платье Паулы. Паула ничего не имела против: чем более обессиленной она ложилась в кровать по вечерам, тем лучше. Она не хотела расходовать свой ценный керосин на чтение.

Паула налила в кастрюлю воду, положила рис и поставила ее на огонь, пока Нориа отсекала голову тощей черной курице, а затем ощипывала ее. Эта была последняя из четырех куриц, которые они взяли с собой в дорогу. Пока мужчины мечтали о том, чтобы поохотиться, Паула расстелила циновки вокруг костра и заварила чай из померанцевой травы.

Затем она вернулась на то место, где нюхала землю, и посмотрела на непроходимые джунгли, которые начинались перед ней. Правильное ли это решение — насильственно расчищать себе путь? Понравится ли это дремучему лесу?

Потрескивание древесины и шелест листьев за спиной заставили ее обернуться. Это был Вильнев, на правом плече которого висело ружье, но он был без добычи.

— Эти чертовы джунгли… Я понимаю, почему коренные жители здесь все испепеляют, это единственный способ справиться с ними. Хотя это и уничтожает ценные растения.

Каждый раз, когда она смотрела на его мрачное лицо, она спрашивала себя, почему он так редко бывает таким дружелюбным, как этим вечером. Его слова задели ее, ей стало интересно, ей захотелось, чтобы он хотя бы немного открылся ей, но она не знала, как это сделать. Снова и снова перед сном она думала о том, чтобы заговорить с ним о звездах, но затем они целый день шли друг за другом, и каждый думал только о том, чтобы двигаться вперед. И все ворчали, когда Вильнев предлагал устроить привал, потому что ему показалось, будто он нашел какое-то ценное растение. В последние дни это случалось редко, и Паула начала подозревать, что он сдался ради нее и собирался заняться поиском растений позже с Ласло, после того как они доберутся до плантации.

Но это были только ее предположения, они не очень много общались. Хотя за едой они и собирались вместе, но, кроме молитвы Мортена, никто не произносил ни слова.

«И вот, наверное, представилась хорошая возможность», — подумала она и постаралась начать разговор.

— Вам нужно взять себя в руки и больше есть, — сказал Вильнев и посмотрел ей прямо в глаза. Его зрачки были большими, будто у него поднялась температура.

Паула настолько устала, что не смогла быстро сориентироваться и поставить его на место, потому что это, разумеется, было совершенно не его дело.

— Я стараюсь.

— Я понимаю, что вы привыкли к лучшему… — сказал он и снова начал ее раздражать.

— На самом деле у моих родителей было три кухарки…

«Особенно после того, как умер отец», — подумала Паула: ее мать вложила последние деньги в ее замужество, и они ели только овсяную кашу во всевозможных вариациях.

Но он не остановился.

— Ваши платья болтаются на вас. Может, вы больны?

— Нет, ну что вы, я чувствую себя прекрасно. — Да, так, как чувствует себя старая собака перед смертью.

Он подошел к ней поближе, и его запах ударил ей в нос, все еще смолистый запах пота, с легкой ноткой критского ладанника. Это не было ей неприятно.

— У вас температура? — Он положил руку ей под подбородок и так убедительно на нее посмотрел, что Паула не знала, куда девать глаза.

— Нет, у меня ничего не болит, горячая ванна все поставила бы на свои места.

Вильнев посмотрел на джунгли перед ними и покачал головой.

— Я боюсь, что вам еще долго придется этого ждать. Аромат ванили так важен для вас, что стоит всего?

— Это больше, чем просто аромат. Речь идет о наследстве моей бабушки.

— Но ведь это же и есть ванильная плантация, не так ли?

— Насколько я знаю, да. Вы имеете что-то против ванили?

— Как по мне, так она слишком сладкая.

— И что можно возразить против сладости? — Как можно всерьез иметь что-то против ванили, ведь никто ничего не имеет против солнца или против счастья!

— Сладость искусственная. Лживая.

— Что за бред!

— Только шарлатаны верят в сладкое чудо и прочие глупости. Но жизнь ведь не сахар, у нее нет ничего сладкого для нас.

— А почему же тогда материнское молоко сладкое? — Она с нетерпением ждала, захочет ли он опровергнуть и это. — Первое блюдо, которое попадает на наши вкусовые рецепторы, — это сладкое молоко!

— Это касается грудных детей, но так как мы уже давно выросли из этого возраста, то и всю сладость нам следует оставить в прошлом, потому что это просто обман. Ведь сладость отрицает боль, а все, что взрослый человек пережил, и есть боль, и ничего больше.

— А как же любовь? — спросила Паула и сама себя отругала за этот вопрос. Задала его та, которая еще никого не любила, кроме брата и отца.

Вильнев почесал свою трехдневную щетину.

— И снова же, любовь, которую называют сладкой, вызывает у меня отвращение, это какой-то монстр, это просто абсурд. — Его тон был полон иронии. — Именно тот вздор, о котором молодые девушки читают в «Летнем домике»[5], принимают за чистую монету и навлекают на себя несчастье на всю оставшуюся жизнь.

Паула медленно пыталась осознать, что он имеет в виду.

— Сладость — это только одна грань целого, которая так же свойственна жизни, как и горечь, и кислый вкус, и соленый.

— Нет, сладость — это ложь.

— Однако же она есть! Конечно же, сладость не существует сама по себе, как и парфюм нельзя создать с помощью одного только сладкого аромата, необходимы и другие нюансы.

Вильнев резко поставил ружье на землю. В тот момент, когда он собирался что-то сказать, они увидели подбегающего к ним Мортена, который размахивал жирным кроликом, держа его за уши.

— А вы что-то подстрелили? — закричал он издалека. Ружье висело у него с правой стороны, что в сочетании с бородой придавало ему опасный вид. Подойдя к ним, он с беспокойством посмотрел сначала на Паулу, затем на Вильнева. — У вас все в порядке?

— Да. — Вильнев снова положил ружье на плечо. — Нам нужно возвращаться к костру.

У костра раздавался запах имбиря, паприки и курицы, которая варилась в воде. Нориа была рада добыче Мортена, она взяла зайца и с тревогой спросила, где Ласло. Паула знала, что с тех пор, как они вышли из Амбохиманги, они каждую ночь спали вместе, этого нельзя было не заметить. И, к своему ужасу, она должна была признать, что завидует Нориа, хотя сама и не проявляла никакого интереса к Ласло. Невыносимо расслабленная улыбка у них обоих по утрам, счастье, которым светилась их кожа, пробуждали в ней страстное желание, такое таинственное для нее, которое она вынуждена была сразу же подавлять в себе, чтобы не погрузиться в печаль. И в моменты особого раздражения она спрашивала себя, что, черт возьми, привлекательного Ласло нашел в Нориа.