Во времена Кеннеди я определился со своими политическими приоритетами. Вернее, выработал убеждения, которые выражали чувства человека, не вовлеченного в политическую жизнь.

Я продолжал изображать Кеннеди, но если раньше пародировал JFK с теплотой, то теперь мне нравилось иронизировать над ним. Хотя во мне и сидел чужак, пришелец, рвущийся наружу, но, по большому счету, я был просто маленьким хвастунишкой, который любит смешить. Как я смаковал эту фразу Кеннеди: «Мы с-снизим пос-ставки с-сахара с-с Кубы». Я обожал ее, потому что в предложении из шести слов я произносил с придыханием четыре свистящих «с». Дешевые звуковые эффекты. Мой путь к славе.

Как и многие другие, я помню, где был и что делал в момент убийства. Я гулял со своей дочкой по 110-й улице и Бродвею, катая ее в модной коляске, которую купила для нее Мэри. На углу стоял газетный киоск, где работал слепой продавец. Я подошел купить газету, но у него не осталось ни одной. Он только спросил: «Вы слышали, что с президентом? Его застрелили в Далласе».

Я зашел то ли в «Рексолл», то ли в «Лиггетт», то ли еще в какую-то аптеку и позвонил Бренде. «Включи телевизор», – сказал я и понял, что плачу. Я всхлипывал и глотал слезы. Хотя, пока не заговорил с ней, кажется, ничего не чувствовал. Эмоции нахлынули, только когда я произнес это вслух…

Больше я ничего не запомнил. Описать свои тогдашние чувства мне сложно. Я был эгоцентристом – меня мало что интересовало, помимо карьеры. И еще я, видимо, все эти годы ограждал себя от некоторых вещей. Плюс верная марихуана.

Но я был очень подавлен. Дошло ли до депрессии, не помню. Что касается нашей компании в «Мойлене», то все были шокированы самим фактом, что такое могло произойти. В Америке или где-то еще. Но этот всеобъемлющий шок заглушил или оттеснил другие, более тонкие эмоциональные оттенки, на которые – если бы не это потрясение – мы обратили бы внимание. Одним из нас нравился Кеннеди, другим не нравился. Нас с ним объединяла общая культура: мы были ирландскими католиками. Однако большинство моих приятелей оставались консерваторами, а Кеннеди был либералом.

Когда застрелили Освальда, я сидел в «Мойлене» и вместе со всеми смотрел телевизор. Насколько я помню, в то воскресенье, когда произошло убийство, бар работал как обычно. Странное было ощущение: «Мы тут пьем, а по телику такое показывают!»

А между тем совершалось еще одно убийство – более медленное и методичное, но в итоге такое же страшное. Задевавшее меня напрямую и гораздо сильнее.

За два года до этого, в 61-м, Ленни Брюса несколько раз арестовывали за непристойное поведение в Сан-Франциско, Лос-Анджелесе (в трех разных клубах), Чикаго и, наконец, в Нью-Йорке (дважды за две недели) в клубе «Оу гоу гоу». Из Великобритании полиция его тоже депортировала, не дав выступить в Лондоне.

Я понимаю, что меня могут обвинить в паранойе, но мне кажется, все это было скоординировано. Все аресты заканчивались либо оправданием, либо рассмотрением дела с нарушениями (однажды Ленни даже заочно незаконно осудили), часто его забирали в участок, когда он ждал суда за предыдущий арест. Как тут не заподозрить, что все подстроено? Словно по мановению волшебной палочки, стражи порядка по всей Америке, как сговорившись, делали все, чтобы заткнуть этого комика на хрен.

Когда Ленни арестовали в Чикаго, я тоже был там, фактически нас вместе и загребли. Это произошло в декабре 1962 года в клубе «Гейт оф хорн». Мы с моим другом Бобом Кэри из фолк-группы The Tarriers пили пиво на втором этаже и смотрели гениальное, как всегда, выступление Ленни. И вдруг в зале поднимается полицейский и произносит – точно так же, как они говорят на улице, когда кого-то подстрелили или сбила машина и нужно разогнать зевак: «Так, всё, концерт окончен!» А тут он произносит это не метафорически, а буквально, таким начальственным тоном: «Всё, концерт окончен!» Офигеть.

Ленни увели. Его так часто арестовывали, что на сцену он выходил в пальто, на случай если прямо отсюда его заберут в участок. (Он не хотел расставаться со своим пальто из отличного кашемира.)

Полиция уводит бармена со второго этажа, который обслуживал клиентов, пока Ленни выступал, а заодно и владельца клуба, Алана Риббека. Мы с Кэри остаемся наверху. Внизу копы пытаются закрыть входную дверь и, пока народ не разошелся, начинают проверять документы – хотят поймать малолеток. Их задача – наказать клуб, которому хватило смелости выпустить на сцену Ленни. В конце концов они выловили девчонку лет пятнадцати или шестнадцати, и у Алана добавилось проблем с законом.

Клуб «Гейт оф хорн» уже никогда не будет прежним.

Мы с Кэри допивали за столиком – набрались мы тогда прилично, я нарочно задержался и выходил почти последним. «Ваше удостоверение личности», – попросил полицейский. «Я не верю, что личность можно удостоверить, – ответил я. – Пардон». И начал нести какую-то пьяную хрень.

Коп схватил меня за воротник и штаны и, как вышибала старой школы, спустил с лестницы. А потом протащил через вестибюль к выходу. Спотыкаясь мимо бара, я крикнул: «Бренда, меня замели в участок!» Меня вытолкали на улицу, надели наручники и затолкали в автозак, где уже сидел Ленни.

Я знал Ленни не только как человека, который дал нам с Джеком шанс, но и как друга Бренды. Если мы выступали в одном городе, то обязательно пересекались, и он всегда был рад нас видеть, особенно Бренду, эту «шиксу». Он был обаятельным и милым – даже с копами. Он всегда называл их «блюстителями порядка».

– А ты как тут, чувак? – спросил он у меня.

– Я сказал им, что не верю в это их дерьмо, – ответил я. И не стал уточнять, что это была не столько принципиальная позиция по Первой поправке, сколько желание выпендриться.

Ленни показал мне, как продеть руки под задницей и переступить ногами, чтобы наручники оказались впереди. Кое-как я справился. Стало полегче. И мы с Ленни покатили в автозаке в участок. Начиналось все как пьяная шутка, но подействовало на меня радикально.

Все только усугубилось, когда Ленни арестовали в «Оу гоу гоу». Причем дважды. Меня тогда не было в городе, потому что, когда в «Оу гоу гоу» приглашали знаменитостей, постоянным артистам делать там было нечего.

К этому времени в общем-то было уже ясно, что непристойное поведение – просто отмазки, арестовывали Ленни не за это. Преследовали его за высмеивание религии и особенно католицизма. Среди полицейских в больших городах немало ирландцев-католиков, не только в Нью-Йорке, но и в Филадельфии, Сан-Франциско, Чикаго. У тех, кому Ленни стоял поперек горла, даже фамилии были соответствующие: Райан (судья, заочно осудивший его в Чикаго), Хоган (окружной прокурор, санкционировавший его арест в Нью-Йорке) и Мертаг (судья первой инстанции в Нью-Йорке). Суд над Ленни в Чикаго начался в Пепельную среду[121] 1963 года. В зал суда все прибыли после мессы – и судьи, и присяжные с пепельными крестами на лбу.