Избенка, приземистая, повалившаяся на один бок, как пьяная Вася, стояла на самом краю улицы. Дальше был забор из длинных жердей – и начинался лес.

Степан не стучал – толкнул дверь.

– Тут все время открыто… Дядь Коля! Дядь Коля! – заблажил, топая громко, отряхивая снег с брючин, с ботинок. Зажег свет. Тусклая лампа под потолком загорелась, как кошачий глаз. – Дядь Коля, где ты! – Оглянулся на Марию. – Если умер, лежит где – не ори. Будем хоронить. Дядь Коля-а-а-а!

Из горницы послышалось мучительное кряхтение.

– Живой…

Степан вынес дядю Колю из горницы на руках, как ребенка.

– Вот, Машенька!.. дядь Коля это… – Степан уже вез, плел пьяным языком. – Это мой дядь Коля, солнышко мое-о-о-о… Мы в детстве с ним… за к-к-к-карасями на Святое озеро ходили… И за язями – на тот берег Суры – на лодочке плавали… А л-л-л-лодочка однажды перевернулась, ха-ха-а-а-а!.. и мы – бултых!.. и дядь Коля меня спас, спа-а-а-ас… Машенька, ты там это… погляди чего к столу, пошукай, а?.. сама, как хозяйка… Видишь, он уже совсем никакой…

Степан, с дядей Колей на руках, сел на диван.

– Дядь Коля… Что с тобой?..

Мария глядела – на глазах сизо плыли, мертво мерцали два бельма. На обоих.

– Дак ить… – Дядя Коля швыркнул носом. Его лысина блестела в скудных лучах тусклой пыльной лампы. – Дак неудача… Ослеп я, милай… Совсем ослеп… На операцыю лег… которакту вырезать… на обоих глазах которакта была… ну и што?.. Лег в клинику… бесплатно лег… на операцыю пошлепал, потом на другую… Вставили мне!..

– Вставили?.. – смеялся сквозь пьяные слезы Степан.

– Ну дак я и говорю – вставили… Врали – мягкую линзу вставят… а воткнули – жесткую… бесплатно дак!.. Глаз поранили… и другой тоже захворал… воспалился… Дешевую, суки, вставили!.. А платил-то я – за дорогую!.. Пеньсию копил… Не пил, не ел… Вот…

Дядя Коля прижался лысой головенкой к плечу Степана. Так сидели они: бритый и лысый, с голыми головами. И Марии показалось – мерзнут, мерзнут они, и сейчас замерзнут навек здесь, в снегах.

Холодно было у дяди Коли в избе.

Пьяно встала со стула Мария. Схватила с сундука одеяло. Накрыла одеялом сидящих, обнявшихся, как шерстяным, дырявым крылом.

– А что ж делаешь-то тут, один, слепой, дядь Коля?..

– Да ништо… Што мне… Санька Овчинников заходит… Хлеба приташшит, лука… Воды нанесет из колодца… Одному-то мне воды – надолго хватат… Ну што?.. И самогоночки, конешно, под мышкой притартат… Я яму, Саньке, пеньсию отдаю… Я денег не видю – зачем мне они?.. По кой ляд?.. Я – и без денег проживу… И умру без них…

Мария села перед ними на корточки. Руки им обоим гладила. По лицу ее слезы текли.

– Ктой-то тут ищо… Трогат мяня… Дышит…

– Это жена моя… тайная.

– Тайная жона?.. А как это – тайная?.. Таперь и такие есть?..

– Все теперь есть, дядь Коля, все. Давай Маша тебя покормит, а?.. А я воды тебе нанесу.

Степан пошел за водой к колонке – наполнил ведра, обратно побрел – и упал, растянулся в сугробах. Вода вылилась вся. Вернулся, ведрами звеня, громко, хулигански, под звездами, на просторе, матерясь. Снова долго стоял у колонки, на рычаг нажав; ведра переполнялись, вода переливалась на снег, через край, он стоял недвижно, смеялся беззвучно, глядел на серебряные водопады. Мария варила дяде Коле суп из двух картошек, луковицы, ложки подсолнечного масла и кусочка старого сала, найденного в грязном, как ковш экскаватора, холодильнике. У дяди Коли была газовая плита, от нее шел резиновый шланг к газовому баллону. Значит, он был еще богатый.

Еще чуть-чуть богатый: газ у него еще был.

Они вернулись к себе в избу уже заполночь. Небо сделалось страшно-черным, прозрачно-высоким, торжественным, как последний приговор. Звезды горели колко и жестко, и от них в нежно-белую шкуру зимней земли летели узкие острые лучи, как ангельские копья. Стояла такая тишина – уши ломило. Мария увидела, как по опушке ближнего леса бежит, высоко вздергивая задние лапы, белый заяц. Она засмеялась, крикнула:

– Заяц!.. Беляк…

Степан брел, подхватив ее под мышку. Дышал в нее самогонкой.

– Это, Машка, мои старики… Жизнь пробежала у них… как вот заяц – по опушке…

Целовались пьяно, вкусно под иглистым, в потусторонних жемчугах-алмазах, смоляным небом.

– Идем… А у нас – тепло… Еще не остыло…

– А тут… все так пьют?..

– Все, Машка… И – молодые тоже…

– Не верю…

– Молодые – рвут когти отсюда… Уезжают… Навсегда… Я тебе завтра – и молодых покажу…

И он показал ей назавтра василевских молодых.

Пришли на дискотеку в клуб. Не клуб – дощатый, покрашенный синей краской сарай. Огромный, как старая армейская конюшня, зал, воняет мочой, табаком. Фикусы в кадках вдоль стен. Окурки на полу. Музыка гремит дико. Темень, во тьме просверкивают вспышки – красные, синие. Подростки скачут, корчатся, взбрасывают руки, изгибают ноги. В углах – девчонки сидят верхом на парнях, сосут из бутылок пиво. Визги, смех, ругань.

Мария постояла в дверях клуба. Степан курил, отведя руку из двери – наружу, в снег, мороз и чистоту.

– И вот так тут они все время? Вечерами?

– А что тут им еще делать?

Он затянулся и выбросил на снег сигарету.

И было еще одно завтра.

– А теперь пойдем в дом отдыха. В брошенный, – уточнил он.

День был солнечный, все сверкало до боли в зрачках.

Они пошли гулять по деревне, как настоящие супруги – под ручку. Снова Мария поразилась зимнему безлюдью. Хотя все работало: и магазин, и школа, и поссовет, и даже общественная баня, была тут и такая, на шесть персон, – но на улицах – ни души.

– Мы тут одни… как после атомной войны…

– Дыши, дыши воздухом, Машка… В городе будет совсем другая жизнь…

Ворота заброшенного дома отдыха, из ржавой жести, замели сугробы. Степан ногами отгреб снег, нажал с силой, ворота подались, раскрылись, в жалкую щелку впустили их.

Белизна… чистота. И тишина, тишь такая, что кажется – ты вернулся в начало мира. Степан насобирал веток, щепок, поманил Марию к торчавшей в снегу резной беседке.

– Здесь костерок разожжем…

Она глядела, как он умело, сноровисто разжигает в снегу огонь. Домиком щепки кладет. Шатром ветки наваливает. И бумажку для разжига в кармане отыскал; и зажигалку в ветки толкает. Раздувает! Щеки круглые, мячами… Мария сняла варежки и подняла голые руки над пламенем.

– Огонь, огонь… А это все… – Она повела головой. – Все брошено, да?..

– Все уже купили, – голос Степана сделался стальным. Она боялась этого его голоса. – Богачи будут строить здесь дворцы Приама. Для себя. И повесят табличку – вход воспрещен, штраф миллион рублей, осторожно, пять злых собак. Ротвейлеров. – Он сплюнул в снег. – Гады.