Будто песья шерсть намокла под дождем… или под снегом, и собака домой вошла, и отряхивается, и брызги во все стороны летят со спины и хвоста, и пахнет, пахнет вот так, как эта водка. Горько, солено пахнет.

– Та-а-ак… пац-цаны, – покачивался Кузя. Его нос потно, жирно блестел, как смазанный маслом. – Мы ведь с вами – а м-мы не понимаем-м-м этого!.. на самом деле – в авангарде… ик!.. времени… Мы – впер-реди!.. это ж ясен перец…

– Йес, – кивал Белый и тоже слабо, как цветочек под ветром, покачивался, и покачивалась его белая хризантема на тонком стебле шейки, – пра-виль-но… Один ты слаб… а вместе – мы… ум-м-м!.. мы – это мы… и когда придет пора… и мы… должны будем… сразиться… с ними!..

– А мы!.. ведь!.. – кричал Паук. – Сразимся!.. потому что у нас… другого пути – не-е-ет… не-е-е-е-ет!..

– Не-е-е-ет… – подтверждал я.

Рука еще сама, но уже плохо тянулась к бутылке пива.

Пиво лилось в бумажный стаканчик. Стаканчик клонился и падал под перевитой, светло-коричневой, как больная моча, струей.

Лилось пиво, растекалась на полу пивная лужа.

Белый смотрел на лужу философски.

Кузя икал. Слепо улыбался.

– Пиво без водки – деньги на в-в-в… ветер, – выдыхал он.

Я упорно брал новый стаканчик. Снова лил в стаканчик пиво.

Стаканчик снова падал.

– Ты, харе! – вопил Кузя и грубо вырывал у меня пивную громоздкую бутыль. – Харе баловаться! Я сам!

– Ты-ы-ы-ы?!

Мне хотелось покричать. Побороться, повозиться.

Я опрокинул на пол лоснящегося Кузю. Бутылка упала.

– Пиво текло рекой, – мудро и спокойно изрек Белый, глядя на пивной ручей.

Паук, как фокусник, вытащил из кармана сброшенной на пол куртки еще одну пивную полторашку.

Белый сидел и курил.

Он был похож на Будду, наблюдающего последнее кровавое сражение.

В табачном дыму тлели года, проносились века.

А это была всего лишь ночь.

Одна ночь нашей революции.

Какая же революция без пива и водки?

Много пива и водки, водки и пива… вот это, наверное, и есть вознаграждение революционера. Мы делаем революцию… за то, чтобы…

Чтобы водки и пива… много… у всех было, и всегда, и вдоволь, и в любое время… года… и суток… и…

Синий, сизый дым обволакивал нас пеленами. Мы были младенцы.

Наши околоплодные воды были: водка. Наше грудное молоко было: пиво.

Пиво и водка. Водка и пиво.

А что такое был табачный дым?

А дым – это была наша душа.

Она летала вокруг нас, летала, летала…

А в нас все никак не вселялась.

Когда я падал, навек падал в смертельный, тошнотный сон, я услышал крик Кузи:

– За рев-волюцию!

А потом я услышал, как я сам захрапел.

И я не успел удивиться этому.

Я уже спал.

Проснулся я оттого, что меня стало выворачивать наизнанку. Будто внутренности из меня когтистой лапой выдирали.

Так мучительно блевал я.

И кто-то знакомый, о, добросердый держал, подставлял мне под подбородок – пустое жестяное ведро. Материно дворницкое ведро. Она в нем и полы мыла.

И я блевал, блевал в мамкино ведро взахлеб, как просто полоумный.

Пока все нутро не выблевал.

– Ну вот, с облегченьицем вас, – ядовито сказал надо мной знакомый до боли голос.

Я поднял тяжелую башку. Надо мной стоял и хохотал Красный Зубр.

– Здоровье – прежде всего, – сказал Зубр сквозь здоровый молодой хохот. – Ты не думаешь о здоровье. Если ты умрешь прежде времени, допившись до чертиков, кто будет делать революцию? Да, кто?

– Зубр, – прохрипел я и вытер рот ладонью. – Прекрати, а?

На полу дико, как звери в логове, храпели друзья и соратники.

– Водички хочешь? – спросил Зубр. Прикрыл ведро газетой.

– У тебя пивка нет? – спросил я.

– Есть, – ответил Зубр. – Есть, а как же! Как сердце чувствовало.

Когда он вынул из кармана маленькую бутылочку «Туборга», я прослезился.

– Когда мы победим, пиво будет литься из-под крана в кухне, – плача от радости, пообещал я.

И Зубр, дрянь такая, спросил так невинно:

– Из-под золотого крана?

«…поставили кабакъ у переправы, а ниже ихъ макарьевского перевозу на Волге реке съ полверсты другой кабакъ и на ихъ макарьевскомъ перевозе построили ледники и заводятъ третий кабакъ… подле часовни и чудотворныя иконы и подле келлий перевозныхъ ихъ старцевъ…

А на тотъ ихъ монастырской перевозъ черезъ Волгу реку проезжие болшие дороги нетъ, толко приезжаютъ въ монастырь по обещанию своему богомольцы. И отъ того де новаго кабака богомольцомъ приезжать во обитель впредь будетъ опасно и имъ де во обители и на перевозехъ жить опасно жъ, потому что то де место отъ жилыхъ местъ не близко и въ томъ де месте учнутъ держаться воровские люди…»

АГЛАЯ СТАДНЮК предпочитает ТОЛЬКО ЧЕРНУЮ ИКРУ!

Она готова платить за нее МИЛЛИОНЫ!

АГЛАЕ все равно, что продажа черной икры в России ЗАПРЕЩЕНА!

Звезде доставляют черную икру САМОЛЕТОМ, ОТБОРНУЮ, ПРЯМО В ПОСТЕЛЬ, и Аглая ест ее из золотой антикварной ЧАШИ работы ВЕЛИКОГО БЕНВЕНУТО ЧЕЛЛИНИ, купленной на аукционе ФИЛИПС за ВОСЕМЬ МИЛЛИОНОВ ДОЛЛАРОВ, золотой ЛОЖКОЙ работы ЛЕГЕНДАРНОГО ЮВЕЛИРА ФАБЕРЖЕ!

На нашем снимке – Аглая, черная икра и звездная спальня.

НЕПЛОХОЙ ЗАВТРАК, СОГЛАСИТЕСЬ?

КОГО ЖЕ ЗДЕСЬ НЕ ХВАТАЕТ?

КАЖЕТСЯ, КАВАЛЕРА У НОГ ЗВЕЗДЫ…

АГЛАЯ СТАДНЮК – САМАЯ ЗАВИДНАЯ НЕВЕСТА РОССИИ!

1

На автостанции в райцентре было пустынно и уныло. В зале ожидания сидела старуха, грызла семечки; на воле бесилась, металась между домами метель, обнимала редких пассажиров, валила с ног прохожих.

– Вот в погодушку поехали! – весело крикнул Степан. – Ну ничего, зима бодрит!

Мария согласно кивнула. Она повязала поверх шапки старую серую шаль – и стала похожа на деревенскую бабенку, на одну из них, из местных.

Петр все-таки появился дома. Она ничего не стала ему говорить – ни про повестку, ни про суд. У него только недавно зажили свороченный нос и разбитые десны. Она не могла ничего ему сказать. Ничего.