– Сама учеба бесплатная. Только нужны деньги на поезд, на одежду, на книги.

– Сколько? Двадцать долларов? Тридцать долларов? Я дать тебе деньги.

Я улыбнулась дяде. Он очень щедр. Однако я знала, что он уже потратил почти весь, а то и полностью весь свой заработок на ужин и на дорогие подарки для нас. У него, должно быть, осталось долларов пять-десять, едва хватит, чтобы вернуться в лес, на работу.

– Доброй ночи, дядя Пополам, – сказала я, встала и поцеловала его в щеку. – Хорошо, что ты приехал повидаться. Мы по тебе скучали.

– Ты думать, у меня деньги нет, а вот ты увидеть, – сказал он, подмигивая. – Я просто не всё рассказывать. Не всегда.

Я вернулась в кухню. Барни заскулил, я открыла заднюю дверь и выпустила его.

– В огород не лезь, понял? – предупредила я.

Подождала, пока папа вернется из уборной, потом сходила туда сама. Барни ждал меня у крыльца пристройки. Я устроила его на ночь и двинулась наверх, тоже ложиться спать.

Давным-давно Лоутон обнаружил, что разговоры в гостиной прекрасно слышны через стенку на лестнице. Это пригождалось перед Рождеством, когда мы хотели выяснить, будут ли подарки и какие. Вот и сейчас, поднимаясь по лестнице, я слышала новый виток разговора между папой и дядей.

– Пьер, ты все деньги растратил, верно? Ужин, и подарки, и бутылка сегодня, и господь один ведает, сколько виски там, где ты побывал вчера.

Ворчливый папин голос. Почему, почему он всегда и всем недоволен? Чудесный ужин, подарки, а он все равно доброго слова не скажет.

– Нет, не все.

– Не верю.

– На вот смотреть, мистер полисмен. – Несколько мгновений я ничего не слышала, а потом: – Чек на сотня долларов. Ты видеть? Что ты на это сказать?

– Банковский чек? – переспросил папа.

– Банковский чек? – шепотом повторила я.

Господи, у него правда столько денег. У него есть сто долларов, и он поделится со мной, и я все-таки попаду в колледж. Я попаду в Барнард. Я поеду в Нью-Йорк.

– Точно. Хозяин, он выдать нам деньги половина монета, половина этот бумажка.

– Молодец он, позаботился о тебе, Пьер. На этот раз – для разнообразия – ты сбережешь свои деньги? Положишь их в банк, не пропьешь в борделе где-нибудь в Ютике?

– У меня есть хороший идея. Быть большой сюрприз тебе.

Пауза. Потом:

– Пьер, ты же не давал обещание какой-нибудь женщине? Та девушка с Бобровой речки, которой ты сделал предложение в прошлый свой загул, до сих пор верит, что ты вернешься и женишься на ней. Каждый раз, как меня увидит, спрашивает, когда тебя ждать.

– Ты погодить и видеть, как я сделать, вот и все. Пять, шесть дней – и я поехать в Олд-Фордж получать наличные. Тогда ты иметь сюрприз, точно. А теперь, Мишель, где то виски? Куда, шорт побирай, оно подеваться?

Я опрометью слетела с лестницы. Никому из родных я не рассказывала про Барнард. Не видела в этом смысла, потому что не думала, что сумею выбраться, но в эту минуту мне ужасно захотелось поделиться с Эбби. Но не было возможности. Мы все спали в одной комнате. Лу и Бет услышат, а у них языки без костей. Не одна, так другая непременно проболтается папе, а я не хотела, чтобы он проведал прежде, чем я буду готова к отъезду. Пока не застолблю комнату у мисс Аннабель Уилкокс, пока не соберу свои вещи, пока в кармане у меня не появятся тридцать долларов. Папа одним ударом сшиб меня со стула за то, что я купила тетрадь для сочинений. На Лоутона он замахнулся багром. Я решила не предоставлять ему шанс замахнуться багром и на меня. Я воображала, как исказится его лицо, когда он услышит, что я уезжаю, и я получала удовольствие от этой картины, да, получала. Он разъярится, но лишь потому, что не хочет терять пару дармовых рабочих рук. По мне-то он скучать не будет. Ну и ладно. Я тоже не стану скучать по нему.

Поглубже зарываясь под одеяло, которым я укрывалась вместе с Лу, я вдруг спохватилась: день выдался такой насыщенный, что я забыла выбрать себе слово в словаре. А теперь уже поздно снова спускаться в гостиную, и я слишком устала. Поэтому я выдумала новое слово сама. Рекуражтриумфация. Ре значит «снова», кураж – «отвага», а я добавила еще и «триумф». Может быть, однажды это слово попадет в словарь, размышляла я. И любой читатель сразу угадает его смысл: возрождение надежды на победу.

– Подушечки возьмем, Мэтти? А лимонные дольки? Эбби их любит. А Лу больше любит мятные леденцы. А еще «бычий глаз» – можно его тоже, Мэтт?

– Возьми всего понемногу, – предложила я. – Только не путайся под ногами, не мешай покупателям.

Мы с Бет стояли на огуречном баркасе мистера Экклера, вокруг было еще с десяток человек, в основном туристы. Мы только что сдали на продажу четыре бидона молока и три фунта масла. Денег за них мы не получили: на неделе папа договорился с мистером Экклером, что тот привезет ему окорок, и молоко шло в уплату за мясо. Пока Бет раздумывала, я наблюдала за другими покупателями. Мужчина искал леску для удочки. Две девочки рассматривали открытки. Остальные набирали продуктов в летний лагерь.

На тетрадь для сочинений, которую я купила у мистера Экклера несколькими неделями раньше, ушло всего сорок пять центов из тех шестидесяти, что я заработала, собирая папоротник. Пятнадцать центов остались у меня, папе я их не отдала и теперь решила потратить их на сладости для себя и сестер. У Эбби были месячные, и ей было очень скверно. С утра у нее были сильнейшие спазмы, ей пришлось прилечь, пока боль не прошла, а папа меня спросил, почему она не явилась на дойку вместе с нами, – он всегда спрашивает, потому что всегда забывает, и мне приходится объяснять, а он злится на меня, потому что объяснение вгоняет его в краску.

Лимонные дольки – самое подходящее средство для поднятия настроения, подумала я. Покупку придется совершить исподтишка, ведь на самом деле надо было отдать деньги папе, но после того как он меня ударил, я решила: не отдам. Исподтишка – мое слово дня, оно означает потихоньку, тайно, секретно. И даже воровски. Мне неприятно думать, что я действую как вор, но порой нет другого выхода. Особенно когда тебе хочется сладкого, но нельзя сказать вслух почему и приходится выжидать, пока все разойдутся, чтобы постирать целое ведро окровавленных тряпок, и говорить, что тебе «неможется», когда на самом деле у тебя такие боли, от которых и лось рухнул бы без чувств, и слушать, как мужчины твердят, что ты «плакса», и «капризная», и «не с той ноги встала», – а тебе просто до смерти надоели и набухающие груди, и грязные трусики, и досадно, что тебе никогда нельзя будет жить привольно, ходить враскачку, поплевывать и пускать струю на дерево, как парням.

Пятнадцать центов – все мои деньги на тот момент, но я могла проявить щедрость. Утром дядя Пополам уехал в Олд-Фордж. Он планировал там переночевать и вернуться утренним поездом. Завтра к обеду у меня будет тридцать долларов. Пока что он всего полдня как уехал, но мы уже соскучились. Чудесная была неделя. Дядя расчищал ферму от пней и камней вместе с папой, а нам помогал доить. Вечером; по утрам не мог. По утрам дядя был еле жив. Обычно у него болела голова. Но с каждым часом он становился все бодрее, а к ночи готовил нам замечательные десерты – пирог из кленового сахара, или оладушки с сушеными яблоками и с корицей, или клецки из теста с изюмом, сваренные в кленовом сиропе. После ужина он усаживался с бутылкой виски и наливал себе стакан за стаканом. Янтарная жидкость бодро блестела, переливаясь из бутылки в стакан, а потом в дядю, бодрила и его, он тоже принимался блистать. Он громко смеялся. Играл на губной гармошке и каждую ночь рассказывал нам истории – ни дать ни взять сама Шахерезада поселилась у нас в гостиной. Мы надышаться им не могли. Я любовалась, как он гоняется за Бет по кухне, изображая рык разъяренного волка-оборотня, или покачивается, согнув колени, под тяжестью невидимого оленя, – и мне едва верилось, что он состоит в близком родстве с моим молчаливым, хмурым отцом.