Они свернули на свою улицу. Над головой загорелись фонари, одиннадцать часов. Бабушка, наверное, уже волнуется.

— Спасибо, что проводил, — Алена забрала у Антона руль велосипеда. — Дальше я и сама доведу.

— Подожди, — остановил ее Антон.

Алена удивленно повернула к нему голову.

— За тобой должок.

— Какой должок? — не поняла она.

— Поцелуй, я же выиграл, — Антон нагло перегородил ей дорогу.

— Мы у реки уже целовались, если ты забыл, — кокетливо проворковала Алена, сама не ожидая от себя таких интонаций, сердце ускорилось.

— Да ну, какой там поцелуй-то был, так, поцелуйчик.

Антон снова забрал у Алены велосипед и прислонил его к забору, потом подошел и обнял ее, крепко прижимая к себе и пытаясь в полумраке заглянуть в глаза.

— Ты такая открытая, чистая, смотришь на мир большими глазищами, и я по наивности раньше думал, что могу легко читать тебя, как открытую книгу, а оказалось все не так, — прошептал он, склоняясь к самому уху, — несколько страничек никак не хотят передо мной открыться.

— Каких? — тоже прошептала Алена.

— Ты меня, нудного, рядом с собой терпишь, потому что в настоящем расследовании принять участие хочешь или… — он замолчал, прикусив губу.

— Что «или»?

— Или я тебе немного нравлюсь… как мужчина.

Вот и приехали! Вся деревня знает, что Аленка влюблена в Тишина, а он гадает. Может ему ромашку подарить, удобней будет — знай себе лепесточки отрывай?

— Если ты не уверен, зачем на соревнования эти дурацкие соглашался?

— Перед тобой рисовался.

Они замолчали. Как хорошо в его крепких руках, и ничто уже не страшит: ни темнота, ни коварные преступники, ни собственные глупые подозрения и изводящая ревность. Губы робко встретились, один раз, другой, третий, и вот они уже не хотят расставаться, ласкают друг друга, изучают, тонут в нежности — поцелуй до головокружения, настоящий, взрослый, за которым чувствуется страсть и желание. Так Алену еще никто не целовал, да никто и не смог бы, потому что ощутить это все можно только с любимым.

Нехотя Антон разжал объятья, она чмокнула его в щеку и, подхватив велосипед, заспешила к калитке.

— Ален, — окликнул ее Антон.

— Да? — оглянулась она.

— У меня завтра опять дежурство, навешали по полной, думают — я в Питере отдыхал.

— Работай, Тишин, работай, — хихикнула она, пряча смущение, и опять развернулась уходить.

— Ален, — снова окликнул он ее.

— Я помню — безопасность превыше всего, надо быть осторожной, — подражая голосу Антона, пропела Алена.

— Я не то хотел сказать, ладно, в следующий раз, — и он торопливо зашагал к своей калитке.

И что он хотел сказать? Теперь только гадать, хотя глупенькое сердечко подсказывало желаемый ответ.

Автобус никак не желал заводиться, напрасно бедный Паша выскакивал из кабины и с умным видом застывал у открытого капота, напрасно дергал какие-то рычаги и проверял уровень масла — старенький автобус не собирался ехать по раскаленной на солнце дороге. Пассажиры нервничали и бросали в воздух недовольные реплики. Кто-то из мужиков полез давать водителю «ценные советы». Бабулька, сидевшая рядом с Аленой, не выдержала и первой, забрав с прохода сильно мешавшую другим пассажирам корзинку, заспешила к выходу.

— На этой «дрондулете» только ездить, — проворчала она напоследок.

И о чудо, как только старуха скрылась в тени елок возле поселковой администрации, автобус облегченно рыкнул и завелся. Бывает же такое?

— Трогаем! — весело крикнул пассажирам Пашка, стирая ладонью масляное пятно со щеки.

«Да, старые автобусы, как ослики, не всех хотят везти», — подумалось Алене. Теперь она могла по-королевски разлечься на все свободное сиденье и даже вытянуть ноги в проход, но радость оказалась преждевременной. У поворота на трассу автобус тормознули, Паша открыл двери, и в салон зашел Стасик. «Только его не хватало», — вжалась Алена в кресло и на всякий случай пересела ближе к проходу, оставляя свободным дальнее место у окошка.

Стасик привычно-угрюмым взглядом обежал салон и, хотя впереди было два свободных места, все равно протопал к затихшей Алене.

— Я к окну, — объявил он, и Аленке пришлось забрать сумочку и подняться, пропуская нового соседа.

Эх, бабуля, куда же ты ушла? От попутчика ядрено пахло одеколоном, и у Алены началось легкое головокружение, она уже собралась невежливо пересесть вперед, но Стасик, к удивлению, начал разговор:

— Куда едешь? — буркнул он.

Алена немного замялась, а потом соврала:

— В библиотеку, книжек хочу набрать почитать.

— А что любишь читать?

Вот пристал!

— А ты куда в такую жару едешь? — перевела она разговор.

— Крючков рыболовных купить, — Стасик важно надулся и отвернулся к окну, Алена облегченно выдохнула, разговаривать с ним ей не хотелось.

Не то, чтобы она так уж не любила внука деда Бориса, но случай, когда Стас чуть не выиграл у Тишина, наводил на нее теперь необъяснимую брезгливость. Дальше они поехали в тишине, каждый занятый своим делом: Стасик тыкал в экран телефона, играя в какую-то стрелялку, а Алена рисовала в блокнотике, сегодня это были пухлые подсолнухи, цветения которых художница никак не могла дождаться. Нос уже привык к цитрусовому запаху чужого парфюма и раздражение отступило. «Ну, едет себе и едет. Мне какое дело», — успокоилась Алена.

— Все женщины делятся на кошечек и собачек, — вдруг изрек Стас, резко поворачиваясь к попутчице.

От неожиданности Алена чуть не выронила карандаш.

— Кошечки опасно красивые, — продолжил рассуждать Стасик, — они независимые, за ними мужики сами бегают, ловят каждый взгляд. Кошечки могут погубить.

Перед глазами Алены невольно всплыл образ Милены, с грациозной пластикой пантеры. Стало неприятно.

— А есть женщины-собачки, — прищурил глаза Стасик, — они виляют перед мужчиной хвостиком и преданно заглядывают в глаза, такими пользуются, но не любят, о них приятно вытереть ноги, перед тем как идти завоевывать кошечку…

— Стас, что тебе нужно? — прервала его Алена. — По-твоему я собачка?

Она с вызовом посмотрела на попутчика.

— Нет, — криво улыбнулся Стасик, — ты кошечка, которая зачем-то возомнила себя собачкой. Я только понять не могу — зачем?

Он бил умело, в нужную точку. А ведь ему не семнадцать, с чего все всегда воспринимали его как подростка? Кожа плотная, не юношеская, взгляд жесткий, ироничный, да он ровесник Тишина, не меньше. И руки сильные, мускулистые, таким череп проломить — нечего делать, что орех расколоть. Кто он, Стасик? Алене стало страшно, реально страшно, до дрожи в коленях, до мурашек на затылке. «Надо держать себя в руках, нельзя подвести Антона, Аленище, соберись».