«Ругай меня, мой верный Дневник, я совершила сегодня ужасную глупость, я ему призналась, написала письмо и незаметно бросила в карман. Если бы можно было отмотать время назад, никогда не решилась бы на этот шаг снова. Он вызвал меня на разговор в сад. Боже, сколько унижения! Он смотрел на меня так строго, как учитель на провинившуюся ученицу, сказал, что я нарушаю всякие приличия, что я еще сущее дитя и прочее. И я трусливо убежала. Как теперь мы будем встречаться в свете, я же не смогу поднять на него глаза?»

Загадочный он — это кто? Барышня ни разу не назвала по имени свой предмет обожания, очевидно до конца она не доверяла даже дневнику, ведь в него всегда могут засунуть нос любопытствующие. Алена перелистнула страницу.

«Говорят — он женится на Касаткиной, помолвку должны объявить на днях, эту новость нам принесла Елизавета Андревна, а уж она всегда все знает. Плакала ли я? Рыдала навзрыд, как ненормальная. Но сейчас я спокойна, я сумела взять себя в руки. Так ему и надо, эта глупая курица — достойная партия. Если ему нравятся женщины, которые часами могут болтать о кружеве и духах, то что мне за дело до его судьбы. Нет, она, конечно, чудо как хороша собой, но может ли красота сгладить глупость? И эта манера все называть в уменьшительно-ласкательной форме: яблочко, чемоданчик, домик, пистолетик. Пистолетик!? Ха-ха. Будет называть мужа — мой медвежонок, а может поросеночек? Хорошо, пусть он меня не любит, пусть я мала и недостаточно для него хороша, я все понимаю, но выбрать такую пустую женщину, как он мог?! Я разочарована, я не люблю его, остался лишь отблеск былого чувства. Антон, будь счастлив, я отпускаю тебя».

— Так это она пишет об Антоне Тишанском, — Алена невольно хмыкнула. — Надо же, этот усатый вояка собирался жениться на другой.

Дальше шло описание учебы в гимназии, скромные развлечения барышень — поездка за город, катание на санях, посещение тетушек. Довольно много страниц были посвящены мыслям о прочитанных книгах, с вставками стихов на французском, которые, увы, Алена не могла прочесть; немного наивные рассуждения о политике и истории, судьбах народа, бережно выписанные цитаты из Карамзина. Елена Николаевна, в девичестве Киселева, была весьма образованной, думающей девушкой. И снова любовные терзания:

«Помолвка не состоялась. Ходят разные слухи, один неправдоподобнее другого. Я решилась и спросила у брата — в чем причина разрыва Тишанского и Касаткиной? Костя сказал, что Антон просто прервал визиты в дом Касаткиных, подробности и ему не известны. Тишанского за глаза все осуждают. Жалко ли мне его? Нет, ни капельки, ни сколечко. Пойду съем большой кусок пирога. День расчудесный!»

Кого-то Алене эта Елена Николаевна определенно напоминала, так знакомы все реакции и мысли.

«Антон зачастил к Константину, целыми днями играют на бильярде. Я отсиживаюсь в своей комнате или на террасе, не хочу его видеть».

«Почему я все время с ним сталкиваюсь? Он преследует меня или это случайность? И какой он медвежонок, он же медведь: на балу у Штолей пригласил танцевать и дважды наступил мне на ногу, долго извинялся и краснел как мальчишка. Ротмистр просто невыносим… Он уезжает на всю зиму, обещал писать. Наверное, он забудет меня, в Екатеринодаре так много красивых барышень. Тоска. Мой милый Дневник, как излечиться, ничто не помогает?»

Два листа повреждены, и разобрать, кроме отдельных слов, ничего не получилось. Хорошо читались лишь последние несколько строк: «Завтра регата, Тишанский грозится выиграть у самого Карлинского. Бедный Антоша, с каким треском он проиграет, представляю, как это заденет его самолюбие. После нашего последнего разговора мы больше не встречались. Он, видите ли, скучал по мне! А прислал всего три письма. Ты возмущен, мой Дневник? Я тоже — жалкие три письмишка. А я так ждала. Вот проиграет, а мне ничуть его не жаль, не надо хвастать».

К досаде читательницы, тетрадь обрывалась, но из записок командора Карлинского Алена уже знала, что ротмистр Тишанский все же вырвал победу. Какая смешная барышня, эта Елена, как забавно в ней борются любовь и гордость. Одной дневниковой записи не хватало, утеряна была целая тетрадь — самые счастливые годы супругов Тишанских, а может Елена была так поглощена новой ролью хозяйки, что просто забросила девичье увлечение и записей не вела.

Алена взяла другой дневник, в более строгом переплете. Его словно писала совсем другая женщина: почерк утратил каллиграфический лоск, измельчал, округлые изгибы стали более резкими, нервными. Да и содержание изменилось, где та романтичная барышня со стихами по-французски?

«От Сашеньки нет вестей, я схожу с ума от неизвестности, мечусь как загнанная в клетку волчица. Антон успокаивает — отсутствие новостей — тоже новость, на фронте без перемен, наступления нет, я напрасно тревожусь. Но кроме пули есть еще тиф, он косит, не спрашивая званий и чинов. Даже здесь, в тылу, смерть свирепствует без пощады. У нашего дорогого командора эпидемия унесла жену, сына и невестку, бедный старик. Рана Антона заживает плохо, доктор Пульман говорит — нужно лучше питаться. Я это понимаю, но где взять продукты? И это у нас в провинции еще ничего, ходят слухи — в Петрограде голодные бунты. Куда катимся? Тревожно».

Алене передалось напряжение, она заерзала на стуле, трудно читать, когда ты уже знаешь, что было дальше.

«Пришли вести — Александр на Дону. Антон заявляет, что нам нечего отсиживаться и надо пробираться к сыну. Вчера муж долго беседовал с зятем, пытаясь убедить, тоже уходить на юг. Павел был холодно-вежлив, они с Катей остаются. Кажется, Антон от мягких уговоров сорвался на крик, шумел, что Павлу, с его кадетским прошлым, с большевиками не по пути, и он погубит семью. Зять твердо стоит за новую власть. Расстались дурно. Что будет с моей голубкой и с внуками — одному Богу известно?»

Опять пропуск, вырваны несколько листов.

«Перед отъездом зашли к командору Карлинскому, дверь нам открыл двенадцатилетний внук Ваня. В доме больше никого, прислуга разбежалась. Старик сильно сдал, с трудом сел на кровати, чтобы нас поприветствовать, я попыталась уложить его обратно, но он упрямо отказался. В Алексеевке местные «пролетарии» сожгли родовую усадьбу, командор переживает и сетует — что же он будет говорить брату, когда тот вернется.

— Не доглядел я, виноват, расхворался, а Коля так просил присмотреть за домом.

— Слава Богу, что вы, Сергей Михайлович, расхворались, а то спалили бы вас вместе с усадьбой, — своеобразно успокоил старика Антон. — Я нанял подводу, собирайтесь, едем на Дон к Корнилову.

— Что ты, что ты, Антоша, какая мне подвода? — попытался рассмеяться старик, но только болезненно поморщился. — Вот внука заберите, помру я, пропадет один.

— Нет, — возмутился мальчик и вцепился в исхудавшую руку деда, — я тебя не брошу, деда. Я никуда не поеду!

— Полно, полно, Ваня. Агафья Тихоновна за мной присмотрит, — ласково погладил старик внука по волосам, — а ты поезжай с Тишанскими.