но не думаю, что это он. Кира спрятана где-то у своего настоящего похитителя и громко кричит, мечтая вернуться к своей семье, – сказала я убежденно.

– Ты кому-нибудь рассказала? Полиция изучит прошлое задержанного?

– Думаю, да, – взволнованно ответила я, – и рано или поздно его отпустят. Но страшнее всего другое: пока он находится под стражей и является главным подозреваемым, никто не будет искать Киру.

Глава 27

Порой плохие воспоминания – это единственное, что позволяет тебе создать что-то хорошее.

27 ноября 2010

12 лет с момента исчезновения Киры

После того как Миллер ушел с четвертой кассетой, Аарон остался в новой квартире Грейс, не зная, что сказать. Постоянный шум помех на включенном телевизоре отвлекал, но со временем они оба нашли в нем утешение и поддержку. Аарон прошел по гостиной и увидел фотографии на столе, где они были вместе, веселые, с Кирой на руках.

– Мы были так молоды, – сказал он печально, взяв в руки рамку, чтобы рассмотреть снимок поближе.

Грейс сделала глубокий вдох и сжала губы, пытаясь успокоиться. Затем, после борьбы с внутренними демонами – те являлись ей в виде объявлений, расклеенных на уличных фонарях, – она принялась за ритуал, которому следовала каждый год в день рождения маленькой девочки.

Она грустно подошла к столу и начала собирать фотографии в рамках, помещая их в небольшую коробку на антикварном столике в гостиной. Под каждой рамкой был такой же слой пыли, как и на остальном столе, как будто их только что расставили на этот плотный серый ковер.

– Почему ты продолжаешь это делать, Грейс? Каждый год ты расставляешь их, как будто все осталось по-прежнему, как будто ничего в нас не изменилось, но посмотри на нас. Посмотри на мои седые волосы, на эти морщины. Ради бога, посмотри на эти темные круги под глазами. И ты… ты тоже изменилась, Грейс. Мы больше не та счастливая пара с фотографий. Перестань отрицать то, что произошло. Хватит вести себя так, будто Кира здесь.

– Аарон… замолчи. Я не могу… не хочу думать об этом, это так больно.

– Посмотри на эту фотографию. Мы втроем улыбаемся. Когда ты в последний раз улыбалась, Грейс? Когда я в последний раз слышал твой смех?

– А у тебя как будто получилось.

Аарон молча покачал головой.

– Нет никакого смысла каждый год праздновать ее день рождения, как будто ничего не изменилось. Я прихожу, а ты ведешь себя так, будто Кира здесь. Торт, фотографии, даже эта квартира с лишней спальней, чтобы можно было превратить ее в комнату Киры. Но… Киры здесь больше нет. Ты понимаешь? С тех пор не осталось ничего. Ни тебя, ни меня, ни счастья с этих фотографий. Они только причиняют тебе боль. Кире было бы больно видеть тебя такой. И ты это знаешь, Грейс. Быть может… эта последняя запись, где ее нет, – это лучшее, что когда-либо случалось с нами, понимаешь?

– Как ты смеешь говорить такое?

– Может, если у нас больше не будет кассет, мы перестанем думать о ней. Перестанем представлять себе то, чего не испытали, все то, что упустили, и сосредоточимся на том, что у нас было. Помнишь? Помнишь, каково это было – читать ей сказки? Помнишь, как она гладила тебя по руке, когда хотела спать? Нам нужно сосредоточиться на этом, а не на том, чего у нас нет. Нам нужно двигаться дальше, вперед.

– Ты вообще слышишь себя? Перестать думать о Кире? Притвориться, что ее никогда не существовало?

– Грейс, многие теряют детей и, в конце концов… в конце концов, они живут дальше.

– Дальше? Дальше? Никто не может жить дальше после такого. Никто. И уж тем более мать. Она была внутри меня девять месяцев, она вышла из моего тела, Аарон. Но тебе этого не понять. Куда тебе. Ты работал сутки напролет и возвращался только вечером. Это со мной она проводила весь день. Весь день, – повторила женщина, повысив голос. – Это ко мне она прибегала, споткнувшись и ушибив колено. Может, ты и способен жить дальше как ни в чем не бывало, но я не могу, Аарон. Мне нужно знать, что с ней все в порядке. Мне нужно знать, что ей не больно. Возможность видеть ее время от времени… немного облегчала боль от потери. Может, для тебя эти записи были пыткой. Для меня… для меня они были той единственной минутой раз в несколько лет, которую я проводила с ней.

Грейс разрыдалась так, как никогда в жизни. В груди все сжималось, глаза щипало, и это было неизбежно. Долгие годы она держала эти объяснения при себе, но ей нужно было вывалить это все на Аарона, который вел себя так, словно боль – это какой-то придаток, с которым можно жить. И так оно и было на самом деле, во многих случаях, когда горе было ограничено контролируемой средой: расставание, увольнение, неожиданная трагедия. Но ничто не могло сравниться с потерей ребенка, не говоря уже о том, чтобы терять его несколько раз за последние двенадцать лет.

– Что? Как ни в чем не бывало? Кира и моя дочь, Грейс. Я тоже люблю ее как никого. Ты несправедлива. Я просто говорю… возможно, ее отсутствие на записи поможет нам жить дальше и мы прекратим поиски.

– Я никогда не перестану искать свою дочь, Аарон, пока не узнаю, где она и у кого она. Понятно тебе? Никогда! – завопила Грейс.

Аарон не знал, стоит ли продолжать спор. Его бывшая жена, казалось, была навеки прикована к некоему мрачному месту, но сам он больше не чувствовал себя таким жалким, таким несчастным, таким потерянным в глубинах собственной души. Любил ли он свою дочь? Любил ли он свою жену? В тот момент он сомневался во всем, включая самого себя. Но в этих сомнениях не было ничего нового. Они продолжались много лет. И чем ближе был День благодарения, тем упорнее он притуплял эту неуверенность алкоголем.

Накануне он, как и каждый год, пил дома, пока не заснул в четыре часа дня на диване – по телевизору показывали баскетбольный матч из девяностых, где Джордан забил штрафной с закрытыми глазами. Таков был его распорядок дня с 1999 года в течение нескольких недель перед Днем благодарения. Он просил небольшой отпуск в своей страховой компании в счет Рождества – ему охотно давали его, поскольку это означало, что офис не останется без присмотра в конце года, – и запирался в доме, напиваясь