Ноги Маттио подкосились, он сел на порог и уронил лампу, подхваченную Банвасом. Старик закрыл ладонями лицо. Его плечи задрожали.

- Как страшно жить, гратио! Как страшно... Я говорил им: я не профессор, я всего лишь сын горного мастера и мало что помню. Но я не смел возражать, когда они потребовали и приказали, я всегда боялся. С того дня, когда они пришли на ферму с факелами и согнали нас к сараям. Я все помню, я вижу каждую ночь, сорок лет... И то, что было, и то, чего не допустил Дарующий. Они ведь пришли нас сжечь, да! И вот опять ночь, опять стук в дверь. И мой брат объявлен злодеем.

- Скорее жертвой, - осторожно поправил Джанори. Старик затих, не разгибаясь и почти не дыша, и гратио продолжил: - Томас не мог причинить вред, это все понимают. Он стар и болен. Надо разобраться, кто его видел, где, когда. Его все разыскивают, он ведь еле ходит и пропадет в лесу. Один... ночью. Ты отослал его, все так? Ты попросил кого-то из своих учеников, и его проводили в надежное место.

- Кто мог сказать? - испуганно шепнул старик. Покосился на сидящего рядом и почти с вызовом добавил: - Ты ведь назвал себя гратио. Гратио не разглашают доверенного им наедине.

- Мне никто не говорил, но это слишком очевидно, - улыбнулся Джанори. - У тебя есть ученики, махиги. Тебя уважают. Когда загорелась библиотека и многие сгоряча стали кричать невесть что о Томасе, мальчики сами пришли и сами предложили помощь... Так?

Старик сокрушенно кивнул, снова сжался и заплакал, уже не пытаясь скрыть слез. Теперь он не молчал. Торопливо и путано бормотал, будто старался избавиться от бремени тайны и заодно - от груза одинокого бессловесного отчаяния. Да, Томас был дома. Он, Маттио, припозднился с делами в университете, занимаясь с учениками - и сам видел пожар, слышал крики и угрозы брату. Поспешил домой. У дверей, в прихожей, нашел сверток с окровавленным пером и понял: худшее еще впереди. Кто-то решил извести брата и указания подстроил столь явные, что надежды на спасение нет... А он даже не успел перепрятать сверток, когда пришли махиги.

- Значит, Гух и Учети увели старика Томаса, - прищурился Банвас. - Как я сразу не сообразил? Они на горном деле совсем с ума сошли, полсарая за университетом завалили кусками особо ценного камня. Этой... породой. Образцами. И за своего профессора кому угодно шею свернут. Тогда яснее ясного, куда они упрятали Томаса. В пещеры у ручья. И близко, и найти там хоть целую толпу Томасов, не зная коридоров, невозможно.

Ичивари уже скрипел пером, кивая и торопясь. Он не надеялся, что первый же бледный так много расскажет и прояснит. И что Джанори столь умен! Уловил то, что не пришло в головы им всем, знавшим 'похитителей' бледного Томаса много лет.

- Надо осмотреть дом, - мягко и негромко подумал вслух гратио. - Эти злодеи могли еще что-то подбросить твоему брату. Лучше уж выяснить все сразу. Он слишком стар, чтобы повторно страдать из-за твоих извечных страхов и снова хромать в лес, ночевать в холодных пещерах. Наверняка без огня...

- Что я могу увидеть в доме? - отмахнулся Маттио. - Я почти слеп! Если бы я осмелился, попросил бы вас, славный сын вождя, дать мне во временное пользование лупу. Так я хотя бы мог уверенно читать... Смотрите сами, вот дом, идите и смотрите. Заодно поищите, будьте так любезны, мой компас. Старый, из вещей с того берега. Я хотел передать его университету, но не могу обнаружить нигде... ищу с весны.

Ичивари кивнул и жестом предложил пажам начать осмотр дома. Банвас важно увел младшего, прихватив лист бумаги и перо - для записей. Ичивари остался на улице. Сел и закинул голову, изучая рисунок звездного неба и широко улыбаясь удаче с первым свидетелем.

- Тебе еще рано думать о смерти, - нахмурился Джанори, с тревогой глядя на старика. - Что это за глупости: подарить? Словно дни истекают и чаша жизни пустеет...

- Я устал бояться и ждать худшего, гратио, - пожаловался старик. - Не надо меня утешать, я знаю все твои слова. Но я не умею верить смуглым, как не верю и бледным. Мы разные, рано или поздно все закончится плохо. Если бы не мои мальчики, я давно бы...

- Твои мальчики, - рассмеялся Джанори. - Ученики, которые дороже родных. Не гневи Дарующего, твое счастье велико, но ты ослеп и не желаешь его видеть. Ты любим и уважаем, за тебя переживают, о тебе заботятся. Прими это, и оставь пустые страхи прошлому. Жаль, нет времени поговорить... Ичи, ты записал все важное?

Ичивари кивнул, вслушиваясь в неспешно приближающийся перебор копыт. Вышел на середину улицы - все верно, отправленный за Шагари паж привел пегого. Истратил на это простое дело куда больше времени, чем ожидалось. Потому что он, Ичивари, пока не умеет глядеть в души людей и видеть то, что так явно и зримо для гратио или деда. Да и для отца, пожалуй... Намерения. Мысли. Порывы и желания. Паж прибежал на конюшню, бросил на спину Шагари шерстяной потник, затянул широкий ремень, удерживающий это 'седло'... и попытался прокатиться на священном жеребце. Иначе и быть не могло! Дальше тоже все видно отчетливо: Шагари терпит на своей спине только тех, кого уважает и признает. Или тех, кого просит везти друг Ичивари.

- Сильно он тебя? - посочувствовал сын вождя пажу, хромающему и с трудом сдерживающему недопустимые для мужчины слезы. - Укусил или копытом достал? О, да ты дважды пробовал сесть в седло... мужественный поступок. Хоть и глупый.

- Трижды, - шмыгнул носом недоросль, втайне радуясь восхвалению своего мужества. - Потом я вспомнил, что дело спешное... Прости, Ичи.

- Сильно болит нога?

- Нет! Совсем не болит, ничуть...

Теперь по голосу пажа было ясно: он уловил новую угрозу: сочтут больным и отправят домой. Ичивари подозвал коня и похлопал по шее. Шепнул в ухо 'слабый, ниже', и пегий неторопливо подогнул передние ноги.

- Джанори, садись в седло, - предложил сын вождя. - Полагаю, нам пора. Это ведь Банвас шумит. Значит, закончил записывать важное.

- Дом совсем маленький, - согласился гратио. - Вряд ли в нем есть что-то еще, подброшенное злодеями и не найденное. Но теперь мы будем знать это наверняка, и злые языки не пустят сплетню.

Он неторопливо подтянул сперва одну ногу, затем вторую, встал рывком, цепляясь за дверной косяк. И пошел к коню. Ичивари даже зажмурился от нового приступа острой вины. Как однорукий пережил зиму? Ведь едва ходит... и ноги у него болят. Застудил кости, не иначе. Говорят, есть такая болезнь, очень опасная и мучительная. Но гратио хорошо справляется, по лицу страдание не прочесть. Словно он - истинный махиг...

Шагари принял седока без возражений и даже встал с колен по возможности мягко, словно понял боль и проявил заботу. Впрочем, Ичивари все время стоял рядом и гладил коня, убеждая: седок достойный, обижать нельзя. А заодно объяснял гратио, как следует вести себя, ведь бледный, судя по всему, впервые получил возможность сесть на коня и радовался с какой-то детской непосредственностью. Это было приятно и позволяло окончательно избавиться от бремени старой вины... За суетой Ичивари отвлекся от всего и заметил Банваса, лишь когда тот, покинув дом, сунул сумку с записями в руки сына вождя и, бесцеремонно отодвинув его плечом, встал у головы коня. Глянул на гратио снизу вверх.