- Я не называл имен, их пока никто из нас не знает, - мягко возразил гратио. - Но я пойду с вами. Бледные скажут мне, пожалуй, куда больше, чем вам. Может статься, что-то они изложат мне наедине и без права оглашения. Но это не помешает мне сделать выводы и сообщить вам уже их, готовые. Идемте. Начнем с дома старого Маттио.

- Ходишь-то ты, как я знаю, не быстро и тяжело, - начал Банвас, с сомнением крякнув. - Эх... Коня бы нам. Беготни-то до утра и моим ногам с избытком будет, уже оно и в потемках вполне даже ясно. Хоть обопрись, что ли...

Ичивари смущенно свел брови. Кроме Шагари, свободных коней в поселке нет. Две жеребые кобылы не в счет, а третья полный день провела на вспашке, об этом сын вождя уже наслышан... Как-то отец примет то, что священного коня подведут гратио, иноверцу и сомнительному для многих человеку? Накажет в третий раз за вечер? Интересно - как на сей раз? Пошлет разговаривать со стариками... От осознания угрозы по шее скользнул холодок. До полудня сидеть с прямой спиной на шкуре ягуара, вдыхать дым ачира, пить воду очищения, освобождать помыслы и терпеть иные глупости, которые Шеула здраво назвала суевериями. И зачем ему это надо? Сам Джанори решил идти и говорить с людьми. Пусть сам и хромает. Сын вождя проследил, как гратио тяжело поднимается на ноги, как один из пажей подает ему палку, а Банвас подставляет плечо. Вот и пошли, вполне даже быстро. И не надо городить новых глупостей...

- Полагаю, трудно добраться до правды, если дорогу не избирает конь с белым копытом, - злясь на себя, Ичивари вслух выговорил невозвратное и обрекающее на наказание. - Без Шагари мы просто не справимся...

Один из пажей кивнул и сгинул. Банвас заржал не хуже коня - басовито и шумно, так, что лес притих от опушки и вдаль, сколь можно его ощутить. Гратио хватило ума промолчать и не донимать сына вождя благодарностью, окончательно изобличая в поистине женской слабости - неумении отворачиваться и отстраняться от малозначимого для главного дела.

До самого дома Виччи шли молча. Джанори старался не хромать и не просил об отдыхе, зато Банвас дважды останавливался и принимался озираться, хмурясь и всем видом показывая: он что-то услышал. Догадливый паж бегал, заглядывал за кусты и заборы, хмурился точно так, как обожаемый старший приятель... и чуть погодя возвращался, виновато разводя руками - никого не удалось обнаружить. Задержки позволяли гратио отдышаться, в том и был их единственный смысл, это понимали все, но напрямую никто не признал явного. Разве можно потакать слабостям бледных? Почти всякий старик из махигов, помнящий войну, упрямо числил врагами и нынешних бледных. Пусть и неосознанно, пусть не высказывая своих воззрений вслух. Зато всякий вечерами у очага рассказывал о былых битвах и своем мужестве, о том, как оттесняли бледных к морю и как хоронили лучших воинов. Обвинения, пусть и подспудные, достигали сознания молодых. Так думал Ичивари, и удивлялся: каково было деду Магуру?

Великий воин Ичива умер в бою, оставив невнятно высказанную последнюю волю: пусть настанет мир и пусть не омрачит его пролитие крови безоружных... Выполнять волю погибшего, остужать жажду мести тех, кто утратил близких и строить первые - пусть временные и ненадежные - законы нового времени пришлось именно Магуру. Он принял из рук умирающего знак власти, а с ним и обязанность вырастить оставшегося сиротой сына Ичивы, как своего. И, конечно, дед пообещал вернуть Даргушу знак в тот день, когда старики признают его взрослым, впустят в круг большого совета. Позволят деревьям вырастить два сезонных кольца, присматриваясь к сыну Ичивы. А затем пригласят его занять место на шкуре ягуара.

- Пришли, - с явным облегчением сообщил Банвас.

Налег плечом на дверь, зарычал от возмущения и принялся проверять прочность досок своим тяжеленным кулаком. Всякому известно: старый Виччи глуховат, если он отдыхает, достучаться до него непросто. Ичивари вздрогнул - нить размышлений лопнула, оставив сознание спутанным и каким-то слоящимся... Прежде прошлое казалось иным, жизнь расстилалась впереди, как солнечная равнина большой степи. Лес за спиной прятал минувшее и оглядываться не приходило в голову: там, в родном лесу, самые тайные тропы знакомы... После встречи с мавиви что-то сломалось в его понимании мира. Ничего простого не осталось! В каждом прежде незыблемом и однозначном знании вдруг стал чудиться иной смысл. Возникло пугающее, кружащее голову ощущение, словно он, сын леса - заблудился... И не знает более, где начало пути и куда выведет надежная тропа. Прошлое не позади - оно караулит за каждым деревом, как притаившийся враг. Или - нечаянный друг? Прошлое врывается в настоящее и меняет будущее. Как? Да взять хоть гратио Джанори, устало привалившегося плечом к бревнам дома. Он враг или друг? Он мудр или лукав? И есть ли смыл называть его бледным, если он потерял руку, воюя на стороне людей леса? Если он родился тут, на этом берегу, и никогда не видел иного... Но судьбу его гнет и уродует, обрекая нести бремя чужих старых грехов, вся причастность к которым для него - в одном цвете кожи с людьми моря.

- Джанори, у меня нет сил врать. Я этого не умею, - сообщил Банвас, продолжая при каждом выдохе молотить в несчастную дверь. - Я зверски зол. На себя. На тебя и на вождя даже. На Чара, на всех! Я пришел в столицу три сезонных круга назад. За три года - теперь я научился называть время так, коротко и удобно - я ни разу не бывал у тебя и не задумался даже, как ты выживаешь в зиму. Один, больной и без руки... Я чувствую себя злодеем. Это противно... очень. Я виновен, я ошибался и не желал слушать правую душу, довольствуясь сплетнями о тебе.

- Вряд ли стоит наказывать за свои ошибки дверь, - отметил гратио, и, когда Банвас наконец-то опустил руки, добавил в тишине: - Впервые вижу столь яростное раскаяние. Причин для него немного, я пережил зиму, и это оказалось не так уж сложно. Но я буду рад видеть вас всех снова. Пока же мы должны сосредоточить свое внимание на важном деле, доверенном Ичивари самим вождем. Постарайтесь более не создавать столько шума. Полагаю, сегодня люди и без того не спят и ожидают худшего. Тем более - бледные.

Джанори негромко стукнул в дверь костяшками пальцев. Чуть подождал и сказал в полный голос:

- Маттио, это я, Джанори. Открывай, ничего дурного не происходит, мы всего лишь пытаемся тебя разбудить.

За досками, попорченными кулаком раскаявшегося махига, послышался шорох, судорожный вздох. Возня, невнятные причитания. Лязгнул засов, дверь приоткрылась. Дрожащий свет лампы, зажатой в дрожащей руке, озарил бранд-пажей, гратио, Ичивари - и хозяина дома, воистину бледного, до синевы... Банвас виновато повел плечами. Ему и в голову не пришло, что в поселке могут бояться стука в дверь.

- Моего брата нет здесь и я ничего не знаю, - начал старик задыхающимся шепотом. - Ничего, понимаете?

- Давай присядем, - предложил Джанори, опускаясь на бревно невысокого порога и без спешки выпрямляя ноги. - Как я устал... Но не прийти не мог, я переживаю за Томаса. Все мы переживаем. Он ведь пропал. Его ищут, и пока нет вестей. Ужасно. Я просил за него Дарующего по мере моих малых сил, но потом осознал: надо молиться вместе.