Иггельд соскочил, жестом велел Чернышу прилечь – вдругда у Апоницы гости, – пошел к крыльцу, закричал весело:

– Ура!.. Я пришел!.. С хорошими новостями!

Никто не ответил, он поставил ногу на первую ступеньку,крикнул в сторону открытого окна:

– Апоница!.. Я сам напрашиваюсь на похвалу, оцени!

Дверь отворилась, в проеме возникла сухощавая фигура оченьнемолодой женщины. Иггельд узнал сестру Апоницы. Она хмуро смерила Иггельда сголовы до ног недружелюбным взглядом, поморщилась при виде смирного, каккролик, Черныша.

– Что кричишь?

– Мне, – жалко сказал Иггельд, – Апоницу… Онне дома?

– Конечно, – ответила она зло, – не дома.

– А где?

– А где все помешанные днюют и ночуют?

Иггельд отступил, развел руками.

– Простите, я не хотел… Извините, я пойду поищу еготам.

Она бросила вслед:

– И эту толстую жабу с крыльями убери с моего двора!

– Да-да, конечно, – сказал он торопливо. –Уберу.

Черныш с удовольствием вскочил, едва папочка занял своеместо на его загривке. Хвост с силой заскреб по каменным плитам двора.

– Тут близко, – предупредил Иггельд, – нотебе нельзя тут оставаться.

Черныш повернул голову и посмотрел ему в лицо большиминепонимающими глазами. Иггельду стало неловко от простодушного взгляда, пожалплечами и одновременно развел руками.

– Не все любят нас, – пояснил он. – нас, людей-драконови драконов-людей.

Солнце ярко и резко освещало эту скалистую часть долины.Сами котлованы постоянно в тени, солнечные лучи туда достигают только вполдень. Черныша он оставил в самом дальнем углу, велел не сходить с места,здесь совсем другие порядки, а то еще подумают, что он буйный, вырвался изкотлована…

Дракозники разбежались и попрятались в строения, хотя всеуже слышали о нем и его драконе, многие не раз видели во дворе Апоницы. КогдаЧерныш лег, начали выходить, один крикнул:

– Что случилось?.. Лучше убери дракона, а то наширазъярятся!

– Я на минутку, – прокричал Иггельд. – Он несдвинется с места, его из котлованов никто не увидит. Где Апоница?

Дракозник, что раскрыл рот, похоже, для ругани, махнулрукой, другую запустил в редкие взмокшие волосы, почесал, а когда ответил,голос прозвучал совсем по-другому:

– Вон в том котловане…

– С ним что-то случилось? – спросил Иггельд,насторожившись.

– С ним? – повторил дракозник. – С ним –нет.

Из дальнего котлована поднимался душный тревожный запах,сердце тревожно стукнуло, заныло. Захотелось вернуться, но вот уже навстречувыплыла, покачиваясь, башенка с корзиной, а рядом и вовсе лестница, что значит,дракон там смирный, не ломает, не грызет.

Ступеньки подрагивали под его весом, Иггельд сбежал поступенькам быстро, чувствуя свое сильное ловкое тело, цепкие пальцы, упругиемышцы ног. Дракон распластался под стеной, а рядом сгорбился на его лапеАпоница. Старый, понурый, печальный.

Иггельд открыл рот для приветствия, поспешно задавил в себевеселый вопль. Апоница наверняка услышал шаги за спиной, но не обернулся. Идракон не повел на Иггельда глазом, дышит редко, тяжело, распластался, какмедуза на берегу, бока раздувает так, будто бежит, но явно не может оторвать отземли даже голову.

Он зашел сбоку, потоптался, не зная, что сказать.Покрасневшие глаза старого учителя все так же обращены на дракона. Дыхание тогостановилось то чаще, прерывистее, то замедлялось, но ясно доносились хрипы,словно ветром раскачивало сухое дерево. Коричневая пленка на глазах сталасовсем серой.

Апоница прерывисто вздохнул, Иггельду почудился сдавленныйвсхлип, он хотел сказать что-нибудь утешающее, но слов не находил, а те, чтовыплывают сами, выглядят неуместными и неуклюжими. Драконы живут долго, но иони смертны. К счастью, даже в старости остаются подвижными, летают так жевысоко, умеют охотиться, только сильно худеют, из-за чего переохлаждаются, чащеболеют. Этот дракон, сколько Иггельд помнил, всегда был старым, худым, сторчащими ребрами. Суставы на лапах всегда безобразно раздуты, деформированы,на спине горб, он уже тогда был стар, очень стар, когда он пришел с дядей в этугорную долину.

Драконы, как помнил Иггельд с детства, умирают легко и тихо.За благородство дракона и за его открытую чистую и лишенную коварства душу богидаровали ему возможность умирать легкой смертью, словно засыпая. Но, хоть иочень редко, случается и так, что у дракона перед смертью отказывают лапы икрылья. И вот сейчас Апоница сидит рядом с таким стариком, который, похоже, всепонимает, глаза грустные, он чувствует скорое расставание с любимым хозяином,потому старческие глаза заволакивает слеза…

Апоница всхлипнул, Иггельд видел, как старый учительторопливо вытер глаза, пока никто не видит его слабости. Иггельд тихохонькопопятился. Если дракона нельзя вылечить, а от старости лекарства нет, то надопереступить через свое малодушие и помочь другу уйти из жизни. Все это знают,каждый это говорит другому, но сами малодушно прячутся друг за друга,отступают, когда нужно сделать решительный шаг…

Он представил себе, что если бы когда-то в далеком будущемпонадобилось умертвить Черныша, ведь и он смертен, то никогда-никогда не сумеетзаставить себя поднять на него руку. Проще убить человека. Хотя ичеловека – нехорошо, но человека хотя бы есть за что, но – дракона?

Черныш завизжал и затопал передними лапами, едва его головапоказалась над краем котлована. Все это время он не сводил ревнивого взгляда сторчащих кончиков лестницы, сойти с места нельзя, он же хороший и послушный, новсе-таки оттуда пахнет чужими драконами…

– Да люблю я тебя, люблю, – сказал Иггельд.

Черныш ликующе завизжал и ринулся навстречу, Иггельд втянулголову в плечи, локти к бокам, ладонями закрыл лицо. Горячий и влажный языкхлестал по голове, отпихивал руки, Черныш все же умудрился раздвинуть ладони ивылизал лицо начисто. И хотя язык дракона просто шелковый, как у собаки,Иггельд чувствовал себя так, будто его вылизала гигантская кошка с ее шершавым,как терка, языком. Лицо горело, он даже пощупал брови: не содрал ли обрадованныйзверь, сказал сердито:

– Ты уже взрослый кабан!.. Что ты прыгаешь, ты жедракон, а не…

Черныш подпрыгнул на всех четырех лапах, хвост с грохотомзаходил из стороны в сторону. Треснуло и разлетелось в щепы бревно, а изоблицовки стены полетели искры, запахло паленым.

– Ты что делаешь? – заорал Иггельд.

Черныш распахнул пасть, глаза с обожанием смотрели на самоголучшего на свете человека, по горлу прошло утолщение.

– Гру… гру, – громыхнуло, будто треснула каменнаястена.