Согбенные фигуры в чёрной одежде, словно привидения, блуждали между остатков фундаментов.

Не слышали предупреждающих окриков служивых, продолжавших лить воду, доставать трупы и останки.

А над всем этим, точно надзиратели, кружили стаи ворон, возмущённо хрипло горланили, точно уже наступало их время.

Наготове стояли бульдозеры.

Почти пять месяцев вместе с сотрудниками из других городов Антон жил в гостинице, участвовал в проводимых мероприятиях. Отрабатывалась версия терроризма. Опрашивали свидетелей, несколько человек арестовали, затем отпустили. Всё в городе пропахло гарью и смертью. Да и сами люди несли в себе этот запах скорби. Антон чувствовал себя здесь своим. Иногда ему казалось, что он тоже из этого взорвавшегося поезда. Душа опалена, сердце иссохло. Вокруг — настоящее побоище.

Когда стало ясно, что трагедия случилась вследствие обычной халатности и отсутствия контроля со стороны главного руководства, всё спустили на тормозах.

Так Антон провёл лето и большую часть осени. Периодически созванивался с семьёй. Всё больше спрашивал и слушал. О случившемся здесь не рассказывал — не хотелось нести этот окружающий ужас в дом. Газеты молчали. Было ощущение, что вот здесь всё началось, а теперь полетит по стране красный петух как зараза, будет поджигать и взрывать.

Хотелось скорее вернуться домой, чтобы как-то помочь семье. Быть рядом. Он чувствовал, что стал другим. Казалось, людское горе излечило его от пьянства и внезапно вспыхнувшей любви. Всё это ушло, точно сон. Клялся себе быть честным. Вспомнил всё: разговоры на кухне с женой, как читал детям книгу о приключениях Синдбада-морехода, такое ужасное время — время доверять…

В конце октября Антон вернулся в Ленинград. Получил неделю отпуска за работу в выходные. На душе посветлело, точно переболел в командировке смертельным недугом. Был исполнен радостью наконец-то! Все дни посвятил семье. Занимался по вечерам с детьми, достал билеты в кукольный театр, и все вместе пошли на представление. Даже посетил родительское собрание в школе.

Придя на службу, неожиданно обнаружил на своём столе весточку подписанную — Николь. Записал кто-то из коллег. Попытался выяснить — когда и кто это сделал? Все пожимали плечами — точно исписанный листок прилетел сам через форточку. В записке сообщалось, что с Николь всё хорошо, оставлен телефон с просьбой — позвонить.

Антон не волновался. Удивляясь себе, ощущал только производственную необходимость связаться с агентом, сообщить, что совместная работа закончена. Надо отобрать подписку с обязательством держать в тайне все сведения и методы работы, ставшие известными. Выплатить какие-то деньги.

До окончания года надо списать дело в архив, точно никогда и не было той маленькой девочки с книжкой стихов, готовой сражаться с преступностью. Но всё же… Всё же… Как же ей сказать по телефону? Только рабочие фразы: необходимо встретиться, подписать документы. Ничего лишнего. Не надо ни о чём расспрашивать. А если она будет задавать вопросы — просто не отвечать. Несколько раз он брал трубку телефона и, подумав, снова клал на рычаг. Собирался с мыслями, повторял заученные фразы. Сумеет ли? Вот он, телефон, в руке и через несколько секунд Антон услышит её голос. А вдруг не услышит. Может, номер записан неправильно? Кто-то перепутал цифры. Надо хотя бы узнать квартиру. Просто так — для профилактики — чтобы ничего не случилось. Быть может, это логово её сожителя!

Связался с дежурной частью ГУВД и попросил узнать по номеру телефона адрес. Через несколько минут уже рассматривал на карте города Кировский район, где находится нужный дом.

По информации адресного бюро и жилконторы это была однокомнатная квартира, где прописана только старая бабушка. Теперь стало легче — он почувствовал себя на рабочем месте. Значит, сначала провести разведопрос. Выяснить всё возможное у хозяйки.

Рука сама набрала цифры.

Ответила Алла:

— АнтОн БОрисОвич…

Милый, до боли знакомый грудной голос вернул его в прошлое. Нахлынуло ощущение нерастраченной нежности. Антон не поддавался — говорил сухо и коротко, как планировал. Условились встретиться в общежитии вечером после работы.

Стал готовить документы.

Дверь в комнату оказалась не заперта. Внутри темно. Только свет уличных фонарей едва пробивается через задёрнутые шторы. Антон даже подумал, что Алла куда-то выскочила на минутку, забыла закрыть. На всякий случай постучал, спросил:

— Есть кто-нибудь?

Стал шарить рукой по стене в поисках выключателя.

— Не надо! — раздался знакомый голос из угла, где в полумраке виднелись очертания кровати. Скрипнули пружины. Что-то сдвинулось впотьмах, и в узкой щели света он увидел белые, вытянутые к нему руки. — Не надо света, иди ко мне! Я прошу…

Душа затрепетала, забилась, точно запертая в клетке. Снова всплыла в памяти та милая девочка, желающая защищать свою страну. «Думайте обо мне, думайте…»

И все обещания, клятвы, данные себе в командировке, показались Антону какими-то детскими, наивными. Что-то сладостное и одновременно опасное заполнило сердце. Точно оказался он на вершине горы, а внизу разверзлась бездонная пропасть. И только шаг отделяет от падения. Но так сладко оказаться в этом полёте вдвоём! Он сделал несколько шагов вглубь, и тут навстречу к нему метнулась тень:

— Любимый, милый Антон Борисович, прости меня, — голос Аллы дрожал и захлёбывался эмоциями, — прости меня, дорогой, не прогоняй! Помнишь, ты обещал думать обо мне? Помнишь? Пожалуйста, я прошу. Ведь о каждом человеке кто-то должен думать. О каждом…

Руки Аллы расстёгивали одежду Антона, скользили внутрь по телу. Её горячее дыхание било в лицо. Снова вернулось то давнее возбуждение, когда он обладал маленькой девочкой, готов был с остервенением рвать её на части. Заботкин обхватил лёгкое девичье тело и понёс к постели…

— Ты знаешь, какой сегодня день… — шептала она, — помнишь? Помнишь? Давай начнём все сначала. Как тогда…

— Да, да, я знаю… — Антон вспомнил, что сегодня её день рождения. Ей исполнилось восемнадцать. Как же он забыл? Подумал, что, быть может, это шанс. Им дали ещё один шанс наладить отношения.

Антон раздевал её в темноте. Чувствовал обнажённое упругое тело, как тогда на полу номера гостиницы. Что-то