Он подарил мне себя. И вместе с собой подарил мне настоящую жизнь.

Мне больше не нужно врать ему. Не нужно ничего скрывать. Он все знает, и он все равно меня любит. Я не знаю, есть ли в мире Бог, – я никогда не видела никаких доказательств его существования. Но то, что сделал для меня Влад, – это настоящее чудо. Единственное светлое сверхъестественное событие, которое случилось в моей долгой жизни. И за это я ему благодарна. И счастлива.

Я только об одном печалюсь – о его наивном, растерянном мальчишеском взгляде, который мне всегда так нравился. Теперь, когда он знает меня, настоящую, он больше не будет так смотреть на меня. Я убила этот взгляд… Хотя нет: Влад сам с ним покончил. Он теперь смотрит на меня как взрослый. Как более сильный. Это так странно – я могу поднять его одной рукой и бегом отнести на другой конец Москвы… У меня уйдет на это примерно десять минут. Но я чувствую, что он сильнее меня. Я старше его на две сотни лет, но он – взрослее. И поэтому я не буду сейчас, когда он проснется, напоминать ему о том, как все это странно и как опасно ему быть рядом со мной. Не буду уговаривать уйти, чтобы успеть спасти самого себя от проблем и боли. Он – мужчина, которого я люблю. Он принял решение. Да, оно меня поразило, и мне до сих пор трудно понять, что им двигало. Но у меня нет никакой силы воли, чтобы это решение оспаривать.

Я слишком счастлива, чтобы с ним бороться.

В комнату проникают первые лучи солнечного света. Это очень некстати, но что делать? Даже в России и даже зимой бывают эти ослепительные дни – мороз и солнце, день чудесный, еще ты дремлешь, друг прелестный. Мне нужно задернуть шторы, и, нехотя высвобождая руку из крепкой хватки своего все еще дремлющего прелестного друга, я тихонько встаю с кровати.

Секунду я стою возле окна, глядя на сверкающий снег. Это очень красиво. Я так хорошо помню время, когда мне не нужно было в такой день прятаться от солнца, – можно было, надев полушубок и теплые рукавицы, выбежать в усадебный сад вместе с детьми, и купаться в рыхлых сугробах, взметая в воздух облака тонкой снежной пыли, и падать, задыхаясь от смеха, ловя съехавший с головы платок. Щеки мои краснели от мороза, на глазах выступали слезы, и кончики пальцев замерзали в промокших рукавицах. Петя и Анечка, такие серьезные в свои три и пять лет, протягивали ручки, чтобы поднять маму из сугроба… И муж стоял у окна своего кабинета, глядя на наши безумства, и качал головой: «Машенька, ну что ты, право, как дитя малое в крестьянские игры играешь. И ребятишек приучаешь…» Но в голосе его звучала улыбка – ему нравились наши забавы.

Мои глаза тогда были карими. В венах текла живая кровь. Я была очень счастлива.

А над Москвой стояла комета 1812 года, и Наполеон уже вел к моему городу армию, в которой служил капитаном кавалерии человек, который отнял у меня жизнь…

– Почему тебе нельзя на солнце?

Голос Влада за моей спиной звучит неожиданно – я так задумалась, вспоминая, что не услышала, как изменилось его дыхание, когда он проснулся. Я оборачиваюсь к нему. Он сидит в кровати, до пояса прикрытый одеялом. В рассеянном полумраке зашторенной солнечной комнаты Влад особенно красив – он весь какой-то… медовый: от рыжих волос до теплых зеленых глаз. Я развожу руками:

– Я быстро сгораю.

В его глазах мелькает тревожное выражение:

– В каком смысле?

Я смеюсь:

– Не как в кино – я не превращаюсь в кучку пепла за тридцать секунд! Я просто очень быстро обгораю – ну как обычно люди сгорают, только мне для этого нужно буквально пять минут. Ничего смертельного, просто больно, и волдыри, и кожа потом долго восстанавливается. И нужно много… – Решусь ли я сказать это слово вслух? Была не была! – Нужно много крови, чтобы восстановиться.

При упоминании моей особой диеты Влад даже ухом не ведет. Он все еще беспокоится:

– А если дольше – дольше пяти минут?

Я пожимаю плечами:

– Я не сумасшедшая – я никогда не пробовала этого делать. Но, по логике, ничего хорошего не будет…

Влада передергивает, и меня, честно говоря, тоже. Я никогда не видела этого, но я слышала рассказы тех своих братьев, кто гораздо старше меня, тех, кто жил в древности и в Средние века, когда мне подобные не только охотились на людей свободно, не думая о последствиях и не стараясь себя контролировать, но и сами были предметом охоты и истребления. Тогда люди, поймав вампира, выставляли его на солнце. На самом деле это единственное, что может нам серьезно повредить, – ни чеснок, ни кресты, ни серебряный кол, ни святая вода нас убить не могут – это все сказки, придуманные людьми для вящей храбрости.

И солнце тоже не убивает. Но оно по-настоящему мучит.

Сережа – Серхио – жил в XVI веке в Испании. Он, собственно, родился в Испании – и как человек, и как вампир… Он видел своими глазами, как тело оставленного на солнце вампира покрывается язвами, как отваливаются от него лоскуты кожи и целые клочья плоти. Как привязанным к столбу на площади остается один скелет – и как он, немыслимым и необъяснимым образом, продолжает кричать… Такие вещи надо знать, конечно – каждый должен знать свою природу и что ему угрожает. Но иногда я жалею, что он мне об этом рассказал. Мне не нужно спать долго, всего два-три часа в сутки. Но этого вполне достаточно, чтобы увидеть кошмар…

Влад кисло улыбается:

– Ну в Египет мы с тобой определенно в отпуск не поедем.

– Нет, не поедем – веселья особенного не получится. – Я возвращаюсь к кровати, сажусь рядом с ним и беру его руку в свои. – Ты не переживай, пожалуйста. Я очень… прочное существо. Мне нелегко причинить вред или боль.

Он вскидывает на меня потемневшие глаза:

– Нелегко, но можно.

Я улыбаюсь:

– Труднее, чем ты думаешь. Гораздо труднее, чем тебе. Мне, например, по-настоящему есть нужно не чаще раза в неделю. Можно и реже. А тебя нужно срочно покормить, иначе ты ослабеешь. Давай пойдем на кухню – я тебе завтрак приготовлю.

Влад решительно трясет головой, отвергая мои попытки сменить тему.

– Я не хочу есть. Вот ты говоришь – «труднее, чем я думаю». Но я на самом деле не знаю, что думать. – Он выглядит растерянным. – Я ничего о тебе не знаю. Я имею в виду, я читал Брэма Стокера и кино какое-то смотрел, но, я так понимаю, все это имеет мало отношения к реальности, верно? Я имею в виду, вот на мне серебряный крест – но тебя это, похоже, не беспокоит, хотя, по книжкам судя, должно бы. И вряд ли мне удастся отпугнуть тебя головкой чеснока – если только я ее не съем…

Я понимаю, что он серьезен, но все равно не могу удержаться от смеха. Он смеется вместе со мной, но потом взгляд его снова становится серьезным, и он мягко, но решительно притягивает меня к себе и, обняв, опускает рядом с собой на подушку.

– Марина, кроме шуток, мне нужно… Я хочу знать о тебе все.

Я уютно устраиваюсь рядом с ним – на самом деле мне тоже не хочется сейчас никуда идти. Мне вообще некуда торопиться – у меня впереди вечность. Я вопросительно поднимаю бровь: