«Только не от тебя», – говорю я, практически выталкивая его наружу.

Денег у него по-прежнему ни шиша, хотя все рассказы – именно о бурной коммерческой деятельности. О том, сколько шальных бабулек он мог бы иметь, если б не… Далее идёт список причин, негодных людей, природных катаклизмов и тотальной невезухи разного калибра. В этих высокопарных поэмах он всегда выступает то ли благородным рыцарем с поднятым забралом, то ли монахом-отшельником. Выражается соответственно образу:

«Ты положил мне в рот хлеб невидимый!» – это я Гнилухину сказал. – «Что-что?!» – «…ну, в том смысле, что хватит уже меня обещаниями кормить!»

Помимо основной своей должности – мальчика на все руки в дачном посёлке на Межуре, – время от времени он подрабатывает в бригаде у Альбертика, и это – отдельная душераздирающая глава его жизни…

Сейчас вдруг поняла, что, описывая местную фауну, обошла такую живописную рожу, как Альбертик! Ай-яй-яй… Непорядок. Это требует немедленного вмешательства. Ведь Альбертик – персонаж, да и какой! На развёрнутую экспозицию меня сегодня не хватит, так что несколько слов.

Во-первых и в-главных: Альбертик – он хо-до-о-ок! Считается красавцем, хотя, по словам Изюма, «пузо у него – три дня, и родит!». Но – сердцеед, и бабы за ним табунами, табунами…

Вот его любовная тактика и практика: ремонтирует он, Альбертик, квартиру какой-нибудь одинокой бабе. Вносит инструменты, лестницу, кисти-краски… и остаётся там жить. Уверяет, что женился. С первого взгляда предлагает даме руку и сердце (говорит, после этого человек быстрее идёт на контакт). А знакомится с бабами следующим образом. «Пошли мы, – рассказывает Изю-му, – с Настей в «Плазу»… (Настя – это его двенадцатилетняя дочь.) Купили мороженое, сидим, кушаем. Вдруг вижу: за соседним столиком девушка. Многообещающая. Ну, я подвалил, то-сё, тары-бары-растабары… Короче, ушёл с девушкой».

«Как – с девушкой?! – удивляется Изюм. – А Настя?»

«А что – Настя… Настя с мороженым осталась».

«Вот такие у него, Альбертика, великосветские манеры, – провозглашает Изюм всё с той же кафедры: у меня на веранде. – Скажем, разбежался он с бабой. Например, года полтора назад была у него каланча. Делал ей ремонт и, как обычно, остался там. Любовь была несусветная, шарики-цветочки, рука и сердце, щит и меч… Потом ремонт закончился, Альбертик слинял. У него же новый ремонт по плану, да? И каланча сильно страдала. Так что ты думаешь, Петровна? Её родители, чтобы вернуть Альбертика в лоно, снова ремонт затеяли! Во как!»

Сейчас у Альбертика Галя. Она «работает в пряниках» – то есть закусь всегда под рукой. Галя оказалась лучше всех, так как нащупала правильный подход и успешно его использует: Галя его бьёт, и Альбертик уважает её увесистую руку. Хотя комплекции она небольшой, как раз такой, как Изю-мина супруга Марго, а потому, приехав к Изюму в гости на пленэр, Галя таскает из шкафа и пялит на себя Маргошины шмотки. Недавно приехала, надела куртку, а там, в карманах – фантики от жвачки, стеклянный шарик. Это Марго недавно была, приезжала контролировать ситуацию.

«Эт что такое?! – возмутилась Галя, опустив руку в карман и нащупав там неопознанные объекты. – Эт что за блядь тут мою куртку носила?»

«Достали меня эти гости! – жалуется Изюм. – Понимаешь, они приезжают, когда вздумается, привозят бухло и какую-то отраву с уличного лотка, а я тут готовь, подавай-принимай, одним словом, пластайся. А если их отрава осталась недоеденной, они забирают её с собой.

Представь, Петровна, – говорит, – они в постели едят! Они в постели едят арбуз! Что за манеры! Шкурки от бананов под кровать бросают! Я вот повешу над зеркалом объявление: «Шкурки от бананов под кровать не бросать! Штраф десять тысяч рублей!»

Вчера с утречка звонит:

«Тут у меня такое… такое! Тут один встал и говорит: «Всех сейчас убью!»

«Почему?» – спрашиваю, опасаясь, что за этим последует длинная повесть о любви и смерти, а у меня на сегодня большие планы по уборке двора, да и поднялась я с такой головной болью, что в глазах – салют.

«Да ему лимон в штаны положили».

«Лимон?!»

«Ну да, причём цедру сняли, пожамкали и бросили в брюки».

«Ну и что?» – мычу я, мотая от боли го-ловой.

«Как что?! У него теперь штаны лимоном пахнут!»

Все эти новости обрушиваются на меня, едва я въезжаю в ворота своего имения с мечтой отрешиться от суеты. Не тут-то было. Изюм ожидает меня, как провинциальный актёр жаждет выхода на публику. И пока я навожу порядок, мою пол, тягаю вёдра, он таскается за мной, даёт советы, поправляет, критикует… в конце концов, отбирает швабру (лейку, топор, плоскогубцы или отвёртку) и принимается за дело сам.

Словом, в деревне – Изюм. В Москве, как вы понимаете: производственный процесс, кампании продвижения книг, работа с топовыми авторами, начальство и бесконечные совещания. Жизнь бурная, идиотская, пустая. Из потрясений жизни подлинной – только одно: я потеряла и вновь обрела Пушкина, на которого напала ворона, когда тот сидел на балконе. Возможно, наоборот, Пушкин на неё напал – учитывая его сволочной характер и охотничью прыть. Ещё только, как пишут классики, «занималась заря», когда я подскочила от его душераздирающих воплей. Пушкин, как любовник молодой, висел, когтями вцепившись в нижний бордюр балкона, а над ним куражилась ворона, дико каркая, налетая и продолжая сбивать моего котика. На подмогу ей прилетела ещё одна – муж? подруга? – и вдвоём они его добили. Пушкин рухнул вниз, в голые колючие кусты. Пока я натягивала штаны и свитер и выбегала во двор, Пушкин залёг под какой-то автомобиль. Я садилась, вставала на карачки, ложилась на грязный асфальт, умоляя его выползти ко мне. «Пу-ушкин! – страстным голосом взывала я. – Пу-ушки-и-ин, с-с-собака!» Граждане, пересекающие об эту раннюю пору двор, с интересом глядели на безумную тётку. Я схватила припрятанную в кустах лопату дворника Адыла и стала шпынять ею под машиной, стараясь вытолкнуть котяру. Вороны надо мною продолжали кружить и громко каркать, я продолжала взывать к солнцу моей личной поэзии, то садясь на асфальт, то вставая на карачки.

Потом устала и присела на бортик крыльца. Пушкин выскочил из укрытия, но ринулся не ко мне, а в сторону ворон: видно, душа его жаждала реванша. Я рванулась в попытке схватить его, но он юркнул под другую машину и там залёг. В конце концов, от всего сердца послав его к чертям, я удалилась домой – досыпать. Проснулась от раскатов грома и шума ливня… Драматические картины вспыхнули перед моим (я опять к классикам) «мысленным взором»: задавили, украли добрые люди, расчленили вороны… Короче, вновь безумная женщина, насквозь промокшая и вконец одичавшая, днём и ночью бродила по округе с криками: «Пушки-и-и-н! Пушки-и-и-и-н!» (А округа сами понимаете – какая: Патриаршие пруды, отели-рестораны, галереи, элитные дома…) «Пушкин, паскуда-а-а! – завывала эта бе-зумная баба. – Пу-у-ушкин, падла чёр-на-я!»

А вчера ночью мы с Лукичом, безутешные и осиротевшие, возвращались с прогулки и узрели блудного корсара: очень грязный и очень довольный, он сидел перед дверью родного подъезда. Я покорно его подхватила и понесла мыть-кормить…»