Сова пировал со своими людьми, когда неспешно подошелГойтосир. Постоял, слушая песни, незаметно подал знак, что хотел быпереговорить без посторонних ушей. Сова передал по кругу бурдюк с вином,похлопал одного по плечу, другого шлепнул по спине, с трудом выбрался изразвеселого, хохочущего стада, наступая на руки и ноги:

– Я скоро вернусь. Чтобы к моему возвращению здесь былопусто!

Хохоча, заверили, что и бурдюк сгрызут, что-то орали еще, ноСова уже не слышал, уходил вслед за верховным волхвом. Тот постукивал посохом,шагал медленно, зорко посматривал на пирующих. Веселились даже женщины и дети,каждый словно стряхнул с плеч тяжести и тревоги. Кое-где с визгом прыгали черезкостры, огонь задирал девкам подолы, высвечивал голые ноги до самых ягодиц.Прыгали и взявшись за руки, скрепляя союзы и дружбу, прыгали с воплями ипеснями, на углях пеклись последние ломти мяса: завтра боги дадут день –дадут и добычу.

Сова чувствовал, что старый волхв оглядывает его придирчиво,нарочито молчит, вызывая на разговор, расспросы, но смолчал намеренно, толькооглянулся на костер со своими людьми: не пора ли, мол, возвращаться.

Гойтосир сказал негромко:

– Ты окреп и оброс мясом… Верно ли говорят, что ты однаждыбыл воеводой?

– Было дело, – ответил Сова сдержанно.

– Гм, – проронил волхв словно бы в задумчивости. –Что-то в тебе есть от вожака… Люди тебя слушаются. Даже наши.

– Когда как.

– Ладно-ладно. Ты видел, что выпало братьям?

Сова кивнул. Гойтосир помолчал, оба смотрели на морекостров. Вся ночная долина расцвечена оранжевыми и красными огнями. Песни уженесутся отовсюду, и как бы ни устали после похода, но все пляшут, прыгают,веселятся, борются на руках и поясах.

– Что тебе велено сказать, – проронил Сова, –говори.

Гойтосир удивился:

– Мне? Велено? Я говорю от себя. Ты ведь тоже отдаешьнаказы от себя, когда видишь, что так правильно? Племя разделилось, большаячасть уходит с Чехом. С ним идут самые знающие, матерые, умелые.С ним уходят все волхвы.

Сова посмотрел в лицо старого волхва:

– И что же?

– Ты волен пойти с нами, – сказал Гойтосирнеспешно. – Сильные да умелые нужны везде. Мы здесь перемешались, а нановых землях никто и не вспомнит, что ты и твои друзья – беглые изкаменоломен. Все мы вольные скифы, все имеем право на счастье.

Возле ближайшего костра возникла возня, кто-то швырнул вогонь целую вязанку хвороста. Пламя на миг погасло, но вскоре взметнулось кнебу, высокое и ревущее. Светлый в ночи дым победно понесся к звездам. Весьнебосвод был устлан острыми немигающими глазами.

– Спасибо, – ответил Сова. – В самом деле,спасибо.

– Сказать, что идешь с нами?

– Ты знаешь, что я отвечу.

Гойтосир кивнул:

– Знаю.

– Так зачем же?

– Чтобы у тебя был выбор.

Сова покачал головой:

– Спасибо, что позвали. Понятно, я с Русом. И, я уверен, всебеглые.

Гойтосир помолчал, а когда заговорил, в голосе былоосуждение:

– Обижен? А разве Чех велел неверно? Если ты в самомделе был воеводой, то как бы поступил?

Сова подумал, повел плечами:

– Ты прав. Я тоже велел бы беглых оставить подыхать.А то и сам бы порубил их, ибо преступившие закон – есть преступившие,и жить им среди людей нездорово. Но кто спорит, что Чех лучший вождь, чемРус?.. Однако пойдем за Русом потому, что теперь можем отплатить ему той жемонетой.

– Вы попросту все сгинете, – сказал Гойтосир снеудовольствием.

– Да, но сперва сгинем мы, а Рус… Он успеет увидеть, что мыплатим должок.

Гойтосир молчал, и Сова понял, что волхв больше ничего неспросит. Даже убийца и насильник, что вырвет кусок хлеба у нищего, ревностноблюдет мужской долг чести. Рус спас их от смерти, теперь их жизни принадлежатему. Он сам никогда об этом не заикнется, иначе он стал бы не мужчиной, но онипомнят сами, ибо тоже перестанут быть мужчинами, если забудут или сделают вид,что забыли. Человек живет недолго, а честь или его бесчестье переживают века,от позора он там переворачивается в могиле, а его дети клянут опозорившего родотца.

По ту сторону полога была пляска огней, пылающих факелов,топот ног, веселые вопли, смех, звучные шлепки по голым плечам и спинам. Пахлосладковатым дымом множества костров, пережаренного мяса, мужского пота.

В шатре же воздух был спертым, душным, жарким, но Русвсе лежал, уставившись недвижимым взором вверх, где на толстом шесте былоукреплено полотно шатра. Все же лучше обливаться потом, чем быть чужим наразвеселом празднике, где его самого обделили.

Ис держалась тихо, как мышь. Ее ласковые сильные пальцытерли ему затылок, разминали спину, но губы разомкнула лишь далеко за полночь:

– Скоро утро. Тебе стоило бы выйти к костру. Все равно неспишь.

– Не хочу, – пробормотал он.

– От себя не скроешься, Рус. Костер в трех шагах от шатра.Там только твои друзья. Ты оскорбишь их, если не выйдешь.

Он покачал головой:

– Пусть зайдут сами.

– Нет, – сказала она непреклонно, – они не зайдут.Но костер совсем рядом. И там только твои друзья. Их немного, ноони – друзья!

Она настойчиво теребила, подталкивала, тащила, и он в концеконцов поднялся, качнулся к выходу. Лишь перед пологом заставил себя выпрямитьспину, надел беспечную улыбку и отбросил полог в сторону.

Воздух показался чист и свеж, хотя сильно пахло разогретойсмолой, горящим деревом, а ноги плясунов поднимали тучи пепла. Костры полыхаливсюду, а возле ближайшего сидели люди, которые не пели и даже не пили. Негромкобеседовали, но когда показался Рус, разговоры умолкли. Он ощутил себя наперекрестье взглядов. Потом один из мужчин, Бугай, приветственно помахал рукой:

– Рус! Не спится? Посиди с нами.

Вся степь была в огнях. Люди переходили от костра к костру,разговаривали, спорили, смеялись. Доносились взрывы хохота. Мелькали силуэтыпляшущих. Среди поющих Рус узнал и звонкий голос Баюна. В красноватомсвете Рус видел движущиеся фигуры танцоров коло, земля ритмично вздрагивала.

Перед шатром Руса полыхал костер. Подле огня сидели Сова,Буська, Моряна, Бугай. Все хмуро молчали, переглядывались искоса. Рус тоже селмолча, тупо смотрел в пляшущее пламя. Похоже, огонь тоже ликует, что уйдет сЧехом или Лехом.

Послышались шаги, из красного воздуха вынырнул Ерш. Бугай протянулему бурдюк. Ерш отмахнулся:

– Уже из ушей льется.