государству прежние позиции и возможность интервенции в дела рынка. Под предлогом режима жесткой экономии профицит бюджета позволяет «вернуть гражданам то, что им принадлежит» (Дж. Буш-младший). В этом смысле политика консолидации начинает воспроизводить сама себя, особенно по мере того, как граждане, которые все меньше и меньше ожидают чего-то от государства, все больше и больше должны создавать себе блага частным образом и потому все менее охотно платят налоги. Таким образом, снижение государственных расходов приводит к снижению государственных доходов, которое, в свою очередь, требует дальнейшего снижения государственных расходов, если государство-должник планирует как-то консолидировать свои финансы. Постоянное сокращение доли участия государства в экономике оказывается выгодным для тех, кто инвестирует в остающийся государственный долг: чем ниже уровень налогообложения в экономике, тем проще должно быть для государства в случае необходимости обеспечить обслуживание требований своих кредиторов путем краткосрочного повышения налогов[135].

ПРОБЛЕМЫ РОСТА: НАЗАД В БУДУЩЕЕ

С начала кризиса в 2008 г. в европейской политике произошло много событий. Среди них замена европейским «сообществом государств» демократически избранных председателей правительств Папандреу и Берлускони представителями финансовой индустрии, чего прежде никто даже вообразить себе не мог. Общественное мнение – в той степени, в какой оно еще живо – все менее последовательно и все более забывчиво. И это только на руку политикам. Это объясняет, почему после греческих и французских выборов 2012 г. опять стало возможным завести речь о европейских «программах роста» и о том, что жесткая экономия, замысленная во имя консолидации, должна быть дополнена так называемым «компонентом роста», финансируемым за счет государственных или частных кредитов.

Некоторый рост экономики, пусть и краткосрочный, в европейской антикризисной политике включал не только окончание президентства Саркози, но и временное усиление леворадикальных сил на выборах в Греции, а также сопротивление политике правительства Монти в Италии. Даже в Германии выражения неудовольствия зазвучали все более отчетливо, когда хорошо узнаваемыми контурами стало проступать консолидированное государство. Как и в золотой век послевоенного капитализма, новые обещания роста могли бы ненадолго помочь. Но, вероятно, решающим фактором стало то, что в июне 2012 г. впервые возникла реальная угроза, что в Греции – в стране, которая является одним из крупнейших должников на периферии Европы – к власти может прийти правительство, не ощущающее никаких обязательств перед западноевропейским центром и готовое в одностороннем порядке аннулировать государственные долги своей страны. В этом случае Франции (особенно) и Германии (в меньшей степени) пришлось бы прибегать к дополнительным деньгам налогоплательщиков, чтобы спасти свои частные банковские системы от краха под ударом греческого долга. Так что объявление о запуске «пакета роста» также имело целью заставить греков отказаться от стратегии, которая, с точки зрения Западной Европы, сопоставима с финансовым самоубийством[136].

Левый поворот, случившийся в Греции, впервые предоставил ей возможность выйти из валютного союза и позволил установить очень высокую цену, которую западные европейцы готовы были заплатить за то, чтобы Греция и дальше оставалась в валютном союзе. И все же есть большие сомнения в том, что программа расходов, принятая 28 июня 2012 г., даст какие-либо результаты. В сущности, обещанная новая политика экономического роста кажется такой же нереалистичной, как и ее предыдущая версия, а серьезная дискуссия, которая объяснила бы, почему нынешняя версия вдруг окажется более успешной, никогда не проводилась. За последние десятилетия Европа неоднократно предлагала программы роста не только Греции, но и Испании, и Португалии после того, как в этих странах был сломлен фашистский режим и произошел переход к парламентской демократии западноевропейского вида. Вплоть до середины 1990-х годов ЕС через свои различные структурные и когезионные фонды финансировал львиную долю государственных инфраструктурных инвестиций трех средиземноморских стран, ожидая в ответ, чтобы те отказались от еврокоммунистического пути развития (не такая уж фантастическая перспектива в 1970-е годы), и надеясь на скорую социальную и экономическую конвергенцию с Германией, Францией и северной Италией. Это все еще ждало своего часа, и далеко не во всем были достигнуты намеченные цели, когда в 1990-е годы потоки помощи из Западной Европы стали заметно скудеть (рис. 3.5)[137], и это произошло не только из-за того, что помощью необходимо было поделиться с молодыми демократиями восточноевропейских стран (рис. 3.6) и Германия была полностью поглощена поддержкой своих восточных земель, но и потому, что к этому моменту богатые страны вступили в первую фазу фискальной консолидации.

Произошедшее уместно сравнить с внешнеполитическим эквивалентом «приватизированного кейнсианства» [Crouch, 2009], к которому прибегли в своей внутренней миротворческой политике национальные государства в 1990-е годы: замена государственных пособий улучшением возможностей получения кредитов, причем на сей раз не внутри государств, а поверх границ. Еще в 1990 г., когда Германия после французского согласия на объединение ФРГ и ГДР согласилась ввести евро, было уже давно решено, что три экономически слабые средиземноморские страны станут членами Европейского валютного союза; это должно было рассматриваться как своего рода программа роста и конвергенции, ибо обеспеченный тем самым доступ к западноевропейским рынкам и отсутствие валютных рисков для иностранных инвесторов должны были стимулировать быстрый расцвет национальных экономик. Однако сначала были снижены процентные ставки, с помощью которых правительства средиземноморских стран собирались финансировать свои дефицитные бюджеты и рефинансировать растущий государственный долг, вплоть до того, что к официальному введению евро они практически достигли немецкого уровня (рис. 3.7). Это можно объяснить только тем, что рынки имели основание ожидать, что в случае дефолта страны валютного союза дружно вмешаются и оправдают сближение процентных ставок, которые опередили сближение экономических показателей, на которые участники рассчитывали или надеялись[138].

Рис. 3.5. Нетто-платежи Европейского союза, % от национального дохода, 1982–2009 гг.

Источники: Europäische Kommission: EU-Haushalt Finanzbericht; OECD National Accounts Statistics, собственные расчеты автора.

Рис. 3.6. Брутто-платежи ЕС южноевропейским и восточноевропейским странам, млрд евро, 2000–2010 гг.

Источник: Europäische Kommission: EU-Haushalt Finanzbericht, 2010.

Пример Греции можно считать идеальным случаем для описания приватизации европейского межправительственного государства всеобщего благосостояния (рис. 3.8). Греция стала членом Европейского сообщества в 1981 г., а с 2001 г. находится в Европейском валютном союзе. Когда в середине 1990-х стало известно, что западноевропейские страны намерены включить Грецию в валютный союз, налоговая ставка, регулировавшая выплаты страны по ее долгам, за пять лет упала с 17 до неполных 6 %. Одновременно нетто-платежи Евросоюза Греции были уменьшены с 4 до 2 % от греческого ВВП, по-видимому, в ожидании, что теперь, имея доступ к рынку капитала, страна будет в состоянии залатать дыры сама. Перед вступлением в валютный союз за короткое время Греции удалось сократить дефицит бюджета с 9 до 3 % ВВП, что свидетельствует о выполнении ею хотя бы