одного из двух необходимых критериев для вступления. После вхождения страны в валютный союз кредитное финансирование ее государственных расходов подешевело, но потом довольно резко дефицит вновь стал расти, и в 2008 г. он был выше, чем в 1995 г. Из-за чрезвычайно низкой процентной ставки доля государственных расходов, направляемая на обслуживание государственного долга, продолжала снижаться, а государственный долг, который при вступлении в валютный союз составлял чуть больше 100 %, увеличивался поначалу весьма постепенно. Но в 2008 г. все изменилось: дефицит и процентная ставка резко поползли вверх, а вместе с ними и квота на обслуживание долга, и сам государственный долг. На сегодняшний день единственное, что Греция, безусловно, приобрела от своего членства в валютном союзе, – это государственный долг, выросший по сравнению с 1995 г. почти на 60 % от годового объема производства страны.

Рис. 3.7. Процентные ставки по государственным облигациям отдельных европейских стран, 1990–2011 гг.

Источник: OECD Economic Outlook: Statistics and Projections.

Рис. 3.8. Греция: валютный союз и государственные финансы

Источники: Europäische Kommission: EU-Haushalt Finanzberichte; OECD National Accounts Statistics; OECD Economic Outlook Database.

В непродолжительный период расцвета евро прежде всего Греция и Португалия имели возможность заменить убывающие платежи из Брюсселя на дешевые кредиты[139]. Впрочем, и после 2008 г. это стало чрезвычайно очевидно, аномально огромный приток денежных средств все эти годы способствовал лишь созданию пузырей, которые хотя и выглядели как рост, но ни в коем случае им не были; резкое отрезвление наступило тогда, когда из-за кризиса мировая финансовая система отказалась предоставлять дешевые кредиты, и правительства, как домохозяйства и частные компании, оказались не в состоянии обслуживать свои долги.

Удивительно, но в публичной дискуссии о финансовом и фискальном кризисе почему-то не возникает вопроса о том, почему в огромном наблюдательном аппарате крупных национальных государств и ЕС, ЕЦБ, ОЭСР и МВФ никто не замечал, что происходило прямо у них на виду. Когда Греция, чтобы войти в Европейский валютный союз, замаскировала свои долги, а позже занималась тем, что еще больше брала в долг под новые – низкие – проценты, ей помогал небезывестный американский инвестиционный банк Goldman Sachs, получая в обмен, как это у него принято, непомерные сборы, украшающие его счета[140]. Трудно поверить, будто в тесно переплетенной сети международного финансового сообщества ни о чем не догадывались. Президентом Центрального банка Греции тогда был экономист Лукас Пападемос; выполнив свою работу, он перешел на пост вице-президента Европейского центрального банка (а в 2011 г., как известно, стал премьер-министром Греции, пришедшим «со стороны» как далекий от политики «эксперт», основная задача которого – путем «реформ» обеспечить платежеспособность своей страны по отношению к кредиторам). Можно ли поверить в то, что после переезда во Франкфурт[141] он полностью лишился контактов со своей родиной и ничего не знал о действительном состоянии государственного долга Греции? Примерно в то же время, когда Пападемос перебрался в ЕЦБ, Марио Драги, вице-президент Goldman Sachs и глава европейского отдела, был назначен на должность председателя Банка Италии, тем самым он занял место в исполнительном органе ЕЦБ. Эти перемещения наверняка сопровождались приступом амнезии, но важно то, что все действующие лица – и политики, и финансовая верхушка – остались чрезвычайно довольны: благодаря валютному союзу им удалось заменить межгосударственный трансферт кредитом отдельной страны. Политики обрадовались потому, что их фискальное пространство для маневров было почти исчерпано, а финансовая индустрия – потому, что для нее открылись новые рынки и ее подвели к мысли, что если что-то все же пойдет не так, то богатые государства обеспечат долги бедных, а финансовые институты Европы и Америки без потерь продолжат свое существование.

В свете опыта докризисного периода можно сказать, что программы роста, оказавшиеся в центре европейской повестки после греческих и французских выборов 2012 г., имеют характер исключительно символической политики[142]. Все, кто имел отношение к принятию решений, знали или могли знать, что сегодня фискальное пространство стран европейского центра для финансирования «импульсов роста» значительно у́же, чем в 1990-е годы, и что кредиты на рынке капитала в тех объемах и на тех условиях, что были распространены в начале столетия, более недоступны. Если уже тогда не хватало средств, чтобы оживить ситуацию в странах европейской периферии кроме как с помощью фиктивного роста, о чем они могут говорить сегодня? Единственное, чему помогли запущенные летом 2012 г. меры, – это сохранить лицо новому президенту Франции, а также пообещать правительствам периферийных стран немного свежих денег, которые могли пойти на содержание государственного аппарата или на какие-либо заказы[143].

Впрочем, в объединенной Европе по-прежнему господствовала доктрина неолиберализма, поэтому единственная «политика роста», которая заслуживает так называться, заключается в уничтожении организаций и институтов любого рода, ограничивающих рынок и конкурентную среду, будь то картели, палаты, профсоюзы и гильдии такси[144] или минимальная заработная плата и защита в области занятости. Ничего другого не имеется в виду, когда нынешние кредиторы требуют от стран-должников «структурных реформ», и это лишь подтверждает гипотезу о том, что с самого начала меры, стимулирующие рост, были частью европейской политики модернизации. Дерегулирование как программа роста обладает значительным политическим преимуществом: никто всерьез не ожидает, что за короткий срок она сотворит чудо, и даже если чудо не наступит и за более длительный период, в этом несовершенном мире это всегда можно объяснить тем, что доза была недостаточна. Между тем, чтобы пациент соблюдал спокойствие при приеме горьких пилюль, необходимо, насколько это возможно, временно избавиться от демократии, например, путем создания «правительства экспертов». Если потребуется, личину дерегулирования можно прикрыть и гуманистической маской – в форме символических денежных подарков. Благодаря тому что дерегулирование само по себе ничего на стоит, если, конечно, не принимать во внимание проведение полицейских спецопераций в случае необходимости, оно очень складно вписывается в нынешние финансовый и фискальный кризисы. Не в последнюю очередь его демонстративное насаждение в нынешних обстоятельствах в государствах долгов уже само по себе, даже без эффекта роста, ценно тем, что способствует доверию рынков, показывая, что правительство достаточно сильно, чтобы контролировать свой народ.

ЭКСКУРС: РЕГИОНАЛЬНЫЕ ПРОГРАММЫ РОСТА

Почему же в таком случае ощутимая финансовая помощь, которую Евросоюз оказывал средиземноморским странам вплоть до конца 1990-х годов, не привела к устойчивому экономическому росту? Технократические разговоры о том, чтобы как-то «завести» находящуюся в упадке экономику, оставляют без внимания тот факт, что экономический рост требует не только институциональных, но также социо-структурных и культурных условий, которые ни в коем случае не универсальны и уж тем более не могут быть тотчас же созданы министерскими