После маминой смерти он привозил меня сюда по несколько раз в год, а то и в месяц. Помню, как ухаживала за маминой могилой, подрезая траву красными пластмассовыми ножницами и, то и дело, поглядывая на скромную надпись на сером надгробии. Я часто спрашивала отца, почему под маминым именем так много свободного места. Но только когда я стала постарше, он пояснил мне, что это место оставлено для него. «Предложение «два в одном» от гробовщиков», – пошутил тогда отец.

Сегодня не шутил никто. Возможно, даже отец не нашел бы ничего смешного в своей смерти. Что хорошего, когда тебя в возрасте сорока шести лет, в расцвете жизни и карьеры, убивает в Гималаях (в том самом месте, которое ты очень любил) водитель грузовика, заснувший за рулем. Я заставляю себя писать эти слова в надежде, что они превратят все случившееся для меня в реальность – реальность, которую я до сих пор не могу осознать. Отца… убивает в Гималаях, в том самом месте, которое он так любил, водитель грузовика, заснувший за рулем… Нет! Мой разум наотрез отказывается воспринимать факт его гибели. Отца больше нет? Я больше никогда его не увижу? Я больше никогда не услышу его голос? И не возьму его под руку? Нет!!!

Завтра я посещу то место, куда отец настоятельно советовал мне отправиться в случае крайней необходимости или в какой-нибудь чрезвычайной ситуации – если мир вдруг слетит со своей оси. Я никогда не бывала там раньше, но отец как-то раз подробно объяснил мне, как туда добраться. Ему это место всегда помогало в тяжелые моменты жизни. А после смерти мамы он провел там, гуляя, несколько дней. И я тешу себя надеждой, что тоже найду там хоть какое-то утешение. Я так в нем нуждаюсь!

Эми сегодня очень грустная. И похоже, приняла изрядную дозу успокоительных. Она сказала, что поминальная служба пройдет в Лондоне через несколько месяцев, когда все оправятся от шока. Надеюсь, тогда будет больше общих воспоминаний, рассказов, шуток и смеха. Эми также пригласила меня приезжать в их с Мартином дом в Кромере на выходные – всякий раз, когда мне захочется вырваться куда-нибудь из колледжа. Она страшно убивается по отцу, но старается быть сильной – ради меня. Я знаю: они с отцом виделись не так часто, как хотели бы, из-за Мартина. Но со мной все будет иначе, заверила меня Эми.

С трудом, но мне все-таки удалось прочитать на службе стихотворение «Что есть Успех», которое отец очень любил и которое, как он часто подчеркивал, ошибочно приписывается Ральфу Уолдо Эмерсону («Часто и много смеяться… находить лучшее в других… Это и значит добиться успеха»). Я не уверена, что все собравшиеся ценят поэзию. И Эми пыталась отговорить меня от чтения стихов на публике. Но я чувствовала, что обязана это сделать для отца.

Я не сдержала слез, когда занесли гроб, и я рыдала потом, когда мы пели «Возлюбленный Господь и Отец человечества». Но я не плакала во время своей декламации. Как будто чтение любимого отцовского стихотворения придавало мне силы. Мне казалось, что отец стоит со сложенными руками в глубине церкви и ободряюще кивает мне головой. (Таким я однажды его увидела в дверях нашего школьного театра; отец тогда специально приехал из Лондона, чтобы посмотреть, как его дочка – тогда еще совсем незрелая и неопытная девчонка – пела «О, погляди же на меня!».)

В крепкой, закаленной бурями церкви собралась странная публика. В массе своей – отцовские коллеги из МИДа; многие из них приехали на поезде с Паддингтона в Пензанс, хотя я заметила пару особ весьма важного вида, уехавших после службы на неброских правительственных машинах.

После службы Эми организовала в пабе «Кингс Армс», через дорогу от церкви, поминки (крабовые сэндвичи, белое вино, дикие цветы, которые мы вместе нарвали тем утром с живой изгороди). И там, на поминках, ко мне подсел доктор Лэнс, проводивший со мной собеседование в Кембридже. Он был очень ласковый, сказал, что надеется увидеть меня в колледже Св. Матфея в октябре, но поймет, если я захочу отсрочить свою учебу в университете. Место будет сохранено за мной.

Вот уже рыбацкие лодки возвращаются назад, пересекая залив Маунтс-Бей на своем пути домой, в Ньюлин. Их ходовые огни едва различимы в дождливой мороси вечерних сумерек. Я сижу у того же окна, у которого любил сиживать с биноклем отец, высматривая корабли на горизонте. Как бы мне хотелось уделять ему больше внимания! Угольная печка нещадно коптит – отец всегда проклинал ее слабую «тягу» (а я никогда не понимала, как она работала). В старом доме с деревянными стенами довольно холодно. Но я рада тому, что в моем распоряжении имеется несколько дней, и я могу их провести наедине с собою. Сегодняшний день был очень утомительный – нужно было бодриться, держать себя в руках, хотя на самом деле мне очень хотелось убежать оттуда к тем богам, которые забрали у меня отца.

Есть вещи, которые я никогда не забуду. И это:

• Его дурашливый голос, которым он озвучивал отшельника Раз-и-готово, когда читал мне «Лоракса»[18].

• Его слезы, которые я увидела, застав отца однажды ночью в кабинете, плачущим над семейными фотографиями, сделанными во время отпуска в Севилье и запечатлевшими маму, папу и меня, тогда еще совсем ребенка. На тот момент мамы с нами не было уже пятнадцать лет.

• Звук его смеха, доносившийся из гостиной, когда он в очередной раз смотрел «Папашину армию»[19].

• Его опаленные брови, когда он пытался разжечь костер из мокрых дров и сбрызнул их бензином.

• Его появление на родительском собрании в школе с так и не снятой с одной штанины повязкой, предохраняющей брюки от попадания в велосипедную цепь.

• И его глаза, когда он стоял под промозглым дождем, наблюдая в сторонке за моей игрой в нетбол и болея за меня так, как будто это был международный матч по регби (уверена, он этого бы и хотел, но никогда не жаловался).

Когда все стали расходиться с поминок в пабе, ко мне подошел незнакомый мужчина. Он сказал, что хотел бы поговорить со мной, как только я немного оправлюсь от горя.

– Я пытался взять интервью у вашего отца для одной статьи, над которой сейчас работаю, – сказал он, стоя в баре с кружкой пива и, как мне показалось, уже не первой. На вид ему было пятьдесят с небольшим. И должно быть, он выглядел вполне привлекательным в прошлом – пока от пива у него не раздулся живот и не пошло краснотой лицо.

– Не уверена, что сейчас это ко времени и к месту, – сказала я. Единственными журналистами, которых я до этого встречала, были иностранные корреспонденты, имевшие обыкновение захаживать в Представительство высокого комиссара в Пакистане ради халявной выпивки. Они были веселые ребята, и от человека, стоявшего передо мной, я тоже не чувствовала никакой угрозы. Но он почему-то оглянулся вокруг, а вслед за ним оглянулась и я.