– Ваш отец сделал много хорошего для молодежи, – сказал доктор Лэнс, взглядом ища у Саймона подтверждения своих слов. Или одобрения? – Он спас множество жизней.

– Правда? – искренне удивилась я. – Отец никогда не упоминал о том, что имел дело с молодежью. Хотя как-то раз он признался мне, что хотел бы работать учителем.

– Ваш отец внес выдающийся вклад в нашу деятельность. С его смертью жизнь многих людей опустела, – заверил меня Саймон.

Я отвернулась к камину – на глаза навернулись слезы. Прошло всего два месяца с кончины отца, и я бы солгала, если бы сказала, будто я начала свыкаться с мыслью, что его больше нет со мной рядом, и его телефон теперь будет молчать всегда. (Отец всегда отвечал на мои звонки, даже во время важных встреч; думаю, он выполнял обещание, данное самому себе.)

– Почту за честь принять награду от имени своего отца, – наконец сумела выговорить я. – Благодарю вас.

– Отлично! И вот еще что, – продолжил Саймон. – Нам стало известно, что некоторые журналисты расспрашивают о вашем отце и обстоятельствах его смерти. Возможно, кто-нибудь из них решит связаться с вами напрямую. Я буду вам очень признателен, если вы сообщите мне об этом.

– А что их интересует?

– Обычный вопрос всех искателей дешевых сенсаций с Флит-стрит[15]: был ли ваш отец шпионом. Мы не даем никаких комментариев, и вам тоже следует воздержаться от них.

А я ведь до сих пор храню визитку одного журналиста, подошедшего ко мне на похоронах отца. Надо ее выбросить. Не знаю, почему я ее сберегла и почему не упомянула о ней в разговоре с Саймоном. Может быть, потому что меня тоже гложет червячок сомнения насчет смерти отца? Не то чтобы она выглядела подозрительной. Просто я не знаю всей истории его жизни.

Но сейчас у меня нет ни сил, ни настроения что-либо выяснять. Мне известно только то, что МИД произвел свое собственное внутреннее расследование, по итогам которого был сделан вывод: отец погиб в результате несчастного случая, автомобильной аварии в Гималаях, в пригороде Леха в Ладакхе – в одном из моих самых любимых мест в мире, несмотря на его коварные дороги. Отца направили туда, чтобы выяснить характер китайской угрозы на границе Индии с Тибетом. По крайней мере, так он сказал мне, когда звонил из Хитроу. «Передавай мой привет Далай-ламе», – пошутила тогда я. Это были последние слова, сказанные мной отцу.

– Он ведь не был шпионом, да? – спросила я в тот момент, когда Саймон уже поворачивался к доктору Лэнсу, давая понять, что наша встреча закончена. Я не ждала от него ответа. Но Саймон ответил:

– Нет, – сказал он. – Ваш отец занимался гораздо более важной работой, чем шпионская деятельность.

– Это всего лишь совпадение, Джар, – проговорил Карл, опустошая очередную кружку пива.

– Это ты так считаешь, – возразил Джар, более пьяный, чем ему следовало бы быть во вторник вечером. – А вот скажи мне: много ли ты знаешь женщин, которые консультируют людей, тяжело переживающих утрату близкого человека, и которые а) американки, б) потрясающе эффектные блондинки и в) делают короткие, но звучные вздохи перед тем, как заговорить? Ну-ка, ответь мне на этот вопрос.

– Так ты что, теперь уже находишь Кирстен классной? Твой настрой изменился?

– Ну, я бы предпочел покувыркаться с ней в постели поеданию чипсов. Ты это знаешь. И я это знаю. «Красота есть истина, истина есть красота; вот все, что мы знаем и что мы должны знать»[16].

Джар позволял себе цитировать поэтов, особенно британских, только когда был сильно пьян.

– Ты мне не веришь, – попрекнул он друга. – Но разве ты не находишь такое совпадение странным?

– Нет, Джар. Совсем не нахожу. Это действительно чистое совпадение. Конгруэнтность.

Джар был слишком пьян, чтобы снова доказывать свою правоту или высмеивать Карла за ввернутое в разговор заумное словечко «конгруэтность», но он не сдавался:

– Я знаю, ты хочешь как лучше, Карл. Но кроме мозгов нам для лучшего восприятия даны еще чувства и ощущения. Полицейские арестовали меня этим утром как раз в тот момент, когда я вышел от Кирстен на Харли-стрит. Буквально в нескольких ярдах от ее фиглярского балагана. Выходит, она схватилась за телефон и позвонила им, как только я ушел.

– С чего бы ей это делать?

– А с того, что я солгал ей насчет дневника. Она спросила меня, вела ли Роза дневник, и я сказал, что не вела. Это был последний вопрос, который Кирстен задала мне на консультации, и весь битый час нашего общения она подводила меня к нему.

Карл покосился на него. И Джар понял, что выглядит в его глазах параноиком, заблудшим в своей подозрительности. Но его это больше не волновало.

– Почему ты сказал, что Роза не вела дневника? – спросил Карл, отпивая очередной глоток из кружки с пивом.

И все это время Джар не спускал взгляда с друга. На секунду у него мелькнула мысль, что Карл тоже причастен к этому делу. Такие мысли закрадывались Джару в голову и прежде – мимолетные, нелогичные подозрения, угрожающие отравить всю их дружбу. Но он научился отгонять их от себя.

Только на этот раз Джару давалось это труднее. Ведь не кто иной, как Карл, познакомил его с Кирстен и настаивал, чтобы он прибегнул к ее помощи. Они с Карлом знакомы уже давно, – пытался переубедить себя Джар. – Пять лет. Они сошлись вскоре после его переезда в Лондон. Вскоре после того, как не стало Розы…

– А ответь мне тогда на такой вопрос, – сказал Джар, возвращаясь к тому, что ему не давало покоя. – Кирстен произнесла одну фразу. Она сказала, что большинство людей воспринимают видения после утраты близкого как «инверсионные следы в небе». Почти то же самое написала и Роза в своем дневнике: «никаких инверсионных следов в небе Фенленда», как сказала бы мой психоаналитик».

– И что? – поднял брови Карл.

– Ты это тоже не находишь странным? То, что они обе употребили довольно необычное выражение?

– Нет, не нахожу.

– Я погуглил: во всем интернете всего семьсот случаев употребления этой фразы.

– Дружище, буду с тобой честным. Это не просто какое-то странное совпадение, вызванное эпизодическим проявлением ОКР[17] вследствие твоей разыгравшейся фантазии. Это серьезная проблема. Ты был задержан федералами.