— Ситечко!

Девушка кивнула и положила поверх своей чашки серебряноеситечко. Официант наполнил чашку горячим чаем. В воздухе разлился приятныйзапах бергамота. Шайлер улыбнулась. Она с раннего детства любила этот ритуал. Вотдалении арфист наигрывал нежную мелодию.

На несколько мгновений разговор прервался: Шайлер с бабушкойнаслаждались лакомствами. Шайлер положила на лепешку ложку девонширнскогокрема, а сверху водрузила изрядный кусок лимонного мармелада, откусила изамычала отвосторга.

Корделия промокнула губы салфеткой. Она выбрала маленькийсэндвич с крабовым салатом, откусила чуть-чуть и положила его обратно натарелку.

Шайлер обнаружила, что умирает с голода. Она взяла сэндвич —маленький, квадратный, с огурцом и еще одну лепешку.

Официант, ненавязчиво приблизившись, заново наполнил дваверхних яруса на их подносе.

— Так почему ты считаешь, что мне повезло получитьтакое наследие от матери? — спросила Шайлер у бабушки.

Она была сбита с толку.

Корделия выражалась так, словно у нее, Шайлер, имелся выбор,кем ей быть, а судя по всему, что сказали на встрече, принадлежность к Голубойкрови — это ее судьба.

Корделия пожала плечами. Она приподняла крышечку чайника и,нахмурившись, взглянула на официанта, тихо стоявшего у стены.

— Будьте любезны, добавьте кипятка, — сказала она.

— Ты действительно моя бабушка? — спросила Шайлермежду пережевыванием двух кусков бутерброда из ржаного хлеба и копченоголосося.

Корделия снова улыбнулась. Это смущало: как будто вдругприподнялся занавес и Шайлер дозволили взглянуть на истинную сущность старойженщины.

— Строго говоря — нет. Ты умна, раз заметила это. Насвсегда было четыре сотни от начала времен. У нас нет потомства в традиционномсмысле этого слова. Как тебе теперь известно, на протяжении циклов многие изнас оказываются призваны, но некоторые предпочитают отдохнуть. Все большеголубокровных предпочитают отдыхать, бездействовать, не развиваться, оставатьсяв изначальном состоянии. Когда наши тела умирают, остается лишь капля крови собразчиком нашей ДНК, и когда настает час выпустить в мир новый дух, тем изнас, кто решает завести ребенка, внедряют новую жизнь. Так что в каком-тосмысле мы с тобой связаны родством, но при этом и не связаны им вовсе. Но тымоя подопечная, и я за тебя отвечаю.

Шайлер пришла в недоумение от слов бабушки. Что Корделияимела в виду?

— А мой отец? — нерешительно поинтересовалась она,думая о том высоком мужчине в темном костюме, что навещал ее мать.

— Твой отец — не твоя забота, — холодно отозваласьКорделия. — Выброси его из головы. Он был недостоин твоей матери.

— Но кто он?…

Шайлер никогда не знала отца. Ей было известно лишь его имя— Стивен Чейз — и то, что он был художником. Они с матерью познакомились наоткрытии галереи. И все. О семье отца она не знала ничего.

— Довольно. Он скончался — это все, что тебе следуетзнать. Я уже говорила: он умер вскоре, после твоего рождения, — произнеслаКорделия.

Она погладила внучку по голове. Это было первое физическоепроявление приязни с ее стороны за очень долгий срок.

Шайлер взяла фруктовое пирожное с клубникой. Она чувствоваласебя словно спущенный шарик. Ей было тревожно, как будто Корделия о чем-тоумалчивает.

— Видишь ли, мы переживаем нелегкие времена, —пояснила Корделия, оглядев блюдо с птифурами и выбрав печенье с леснымиорехами. — Среди нас становится все меньше и меньше тех, кто решаетдолжным образом проходить цикл, и наши ценности, наш образ жизни стремительноисчезают. Теперь редкие из нас твердо придерживаются кодекса. Процветаютразвращенность и инакомыслие. Некоторые боятся, что мы никогда не достигнемвозвышенного состояния. Напротив, многие предпочитают угаснуть во тьме, чтогрозит поглотить нас. Бессмертие — это проклятие и благословение. Я уже прожиласлишком долго. Я слишком многое помню.

Корделия взяла чашку, изящно отставив палец, и сделалаглоток.

Когда она вновь поставила чашку, лицо ее изменилось. Онопоблекло на глазах, и Шайлер стало жаль немолодую женщину, не важно, вампир онаили нет.

— Что ты имеешь в виду?

— Мы живем в грубое время, полное вульгарности иотчаяния. Мы должны прилагать все усилия, чтобы влиять на него, чтобы указыватьпуть. Мы — творения красоты и света, но люди Красной крови больше не слушаютнас. Мы становимся ненужными. Их нынче слишком много, а нас слишком мало.Теперь их воля будет изменять этот мир, а не наша.

— О чем ты? Чарльз Форс — самый богатый и влиятельныйчеловек в этом городе, а отец Блисс — сенатор. А ведь они оба из Голубой крови,верно же?

— Чарльз Форс! — мрачно произнесла Корделия,размешивая мед в чае. Она положила ложечку с таким стуком, что остальныепосетители оглянулись на нее. Лицо ее закаменело. — У него своипредставления о задачах. Что же касается сенатора Ллевеллина, заниматьполитическую должность — это прямое нарушение кодекса. Мы не вмешиваемсянапрямую в человеческую политику. А посмотри на его жену! — с ноткойотвращения продолжила Корделия. — В ее вкусах и манере одеваться нетничего от традиций Голубой крови. Полагаю, это называется деградацией.

Шайлер коснулась руки бабушки. Корделия вздохнула.

— Ты славная девочка. Я и так уже сказала тебе слишком много.Но, надеюсь, это поможет тебе когда-нибудь осознать правду. Не сейчас.

И более Корделия не пожелала говорить на эту тему.

Они допили чай в молчании. Шайлер надкусила шоколадныйэклер, но положила его обратно на тарелку, не доев. После всего сказанногоКорделией ее аппетит куда-то подевался.

Просто свихнуться можно, как лучший друг может тебя уязвить,чтобы причинить боль. Оливер знал, куда уколоть. Стручок, скажет тоже! А сам-тос его скутером и стрижками по сто баксов? А его празднования дня рождения на ихяхте двести футов длиной? Или ему досадно, что он не популярен?

После собрания Комитета и чаепития с Корделией Шайлерчувствовала себя выбитой из колеи, все знания и привычные убежденияпошатнулись.

Бабушка столь многое подтвердила касательно их прошлого иеще о большем умолчала. Почему мать впала в кому? Что случилось с отцом? Шайлерчувствовала себя даже более потерянной, чем всегда, особенно после того, какОливер перестал с ней разговаривать. Они никогда еще ни из-за чего не ссорилисьи вообще шутили, что они — две половинки одного человека. Им нравилось одно ито же (рэппер Пятьдесят Центов, научно-фантастические фильмы, бутерброды спастромой и густым слоем горчицы) и не нравилось одно и то же (Эминем, понтоваяжвачка для мозгов, за которую дают премию Академии, самодовольныевегетарианцы). Но теперь, когда Шайлер перевела Джека из раздела «фигово» враздел «клево», не заручившись одобрением Оливера, он с ней порвал.