Он сам привез нас в город, хотя мы могли отправиться на электричке.

– Кто-нибудь может нас увидеть, – сказал он. Как будто я не знала. Мне не нужна причина. Я рада прятаться.

Мы пришли в огромный салон на Пятой авеню. Мои щеки и плечи порозовели от прогулки по тротуару под солнцем. Tiffany’s одновременно был и не был таким, каким я представляла. Там оказалось много людей и много красивых вещей, я никогда раньше не была внутри салона дорогих украшений, в таком, где стоят настоящие вооруженные охранники в темных костюмах, а не просто смотрители, как в торговом центре. Но все не казалось таким уж утонченным, потому что вокруг толпились туристы, и новые ощущения, которые я хотела испытать, затмил запах чужого пота.

Но все же. Я внезапно поняла, что мой рот наполнился слюнями. Ник взял меня за руку и подвел прямо к прилавку, указав на что-то под стеклом – толстенное круглое серебряное кольцо, которое блестело, покоясь в центре. Он спросил, можно ли посмотреть и могу ли я примерить, и я была уверена – момент настал, он сделает мне предложение посреди дня, перед толпой всех этих незнакомцев, которые захлопают, поздравляя его, и не уволят его. Я потянула руку к продавщице через стекло прилавка и тогда – Ник шлепнул меня по руке, смеясь.

– Нет, не та, – сказал он и дернул мою правую руку, потянув ее к продавщице. Девушка улыбнулась мне губами, но не глазами. Я была ошеломлена его скромным проявлением силы и не понимала, что сделала не так.

Девушка взяла мою горячую правую руку, спокойно разговаривая с Ником, и надела серебряное кольцо на мой безымянный палец, рассказывая, сколько карат в бриллианте, а затем слегка наклонила мою ладонь, точно дверную ручку, чтобы свет упал на драгоценный камень. Бриллиант плавно переходил в серебро, я провела большим пальцем по холодному металлу и едва уловила границу между материалами. Все-таки это оказалось не помолвочное кольцо.

Мне тут же показалось, я покраснела еще больше. Из-за всего: этой ситуации и своей неправильной интерпретации. Мне стало сложно дышать, точно в спортивном зале зимой. Ник продолжал общаться с продавщицей, продолжал держать мою руку с крошечным бриллиантом. Я даже не обращала внимания, перед глазами замелькали белые пятна, может, я вот-вот могла упасть в обморок. Затем Ник внезапно шепнул мне на ухо:

– Нравится? – и взял меня за подбородок.

– Да, конечно, очень, – сказала я, наклоняясь к нему, делая вдох. Он обнял меня левой рукой – он был высоким, поэтому, когда так делал, моя голова не доставала даже до его плеча – поднес мою правую руку к своим глазам и повел нас к кассе. Хотя в таких роскошных местах, как Tiffany’s, кассы, наверно, называют иначе.

– Мы помолвились помолвиться, – сказал он и сжал мою руку. Вокруг нас были голубые брендовые эмблемы Tiffany’s. И я не могу не думать, что именно этот оттенок является цветом юности, как пасхальные яйца, цвет глаз у маленьких светловолосых детей и парни в школе, которые говорят вещи вроде «помолвились помолвиться».

Даже после всего этого, после того, как все, связанное с нами было забыто и сожжено, я сохранила голубую коробочку Tiffany’s. И кольцо. Раз это не помолвочное кольцо, я не обязана его возвращать.

8

Еще одно путешествие в Итака неделю спустя. Мы сидели на ступеньках какого-то здания в студгородке Корнелла и ели суши из супермаркета (суши от Wegman’s, как уточнял он, что, очевидно, означает, это не просто суши из супермаркета), когда я поняла, что за все выходные, проведенные в Итака, мы не видели ни одного человека в студгородке колледжа, там, где я окажусь уже несколько недель спустя.

– Итака – наш дом, – сказал мне Ник несколько раз. – Здесь Набоков написал «Лолиту», и здесь мы напишем свою историю.

Спустя годы я сделаю пометку, что среди всех этих драматичных прочтений романа он никогда не читал фрагмент, где читатель узнает о смерти Лолиты. Конечно, не читал. Но тогда он читал мне с таким величием и энтузиазмом, что я начинала аплодировать после каждой главы. Не замечала то, что он упускает.

Тогда в Итака мы могли открыто показывать свои чувства, и поначалу мне это казалось сладким сиропом, покрывающим все, что причиняет боль: секс, его слова порой, секретность во всем. Соль боли делала все остальное сладким на вкус. Он водил меня по Корнеллу снова и снова: «Здесь я учил сравнительное литературоведение и читал Вашингтона Ирвинга, здесь читал Диккенса, а это мой студенческий клуб», – хвастался, что до сих пор может пожать руку каким-то потерянным студентам, которые остались в университете на лето. Ник ходил по коридорам учебных корпусов так же, как по общежитиям, – расправив плечи и гордо разговаривая, указывая на все: «Это мое». Несмотря на то, что прошло почти десять лет, все до сих пор было его. Так и я всегда буду его, говорил он.

9

– Ты не понимаешь, что такое близость, – сказал мне Ник. Выходные в середине лета, мы в кровати утром. Мои волосы растрепаны, мы только что занимались сексом, мне нужно было в туалет. Я не хотела снова обсуждать это.

Вздохнула в подушку. Вопрос из-за дверей. Ему не нравилось, что я закрываю дверь в ванную. Таким тоном он говорил, когда считал меня глупой.

– Как я должен любить тебя, если мы не делимся всем? – настаивал он.

Я не понимала, как тот факт, что у меня есть немного личного пространства, мешает ему меня любить. Собиралась это сказать, но он оборвал:

– Да и как ты могла все узнать?

Я кинула в него подушку, поднимаясь с кровати, ворча, чтобы он заткнулся. Я знала много чего! Собиралась захлопнуть за собой дверь в ванную, когда он оказался рядом и толкнул дверь, открывая.

– Уйди! – уперлась в дверь двумя руками, но не помогло. Он оттолкнул меня и вошел в ванную. Я посмотрела на него так сердито, как никогда прежде не делала. Досчитала до десяти.

– Мне нужно побыть одной, – процедила сквозь зубы.

– Нет. – Он уперся плечом в закрытую дверь. Щелкнул замком. – Между нами нет секретов.

С каких пор тот факт, что я хожу в туалет, стал секретом?

– Не так строятся взрослые отношения, Элиссон. Как я могу тебе доверять, когда ты уедешь через несколько недель, если ты даже не можешь поссать передо мной?

Я сжала ноги, сев на крышку унитаза,