чтобы дать эффектный финал — комический, трагический или просто неожи­данный (...)

Вот чем нас безмерно восхищает Антон Чехов: он ничего не приносит в жертву ри­торике, он показывает жизнь почти такой, какова она в действительности, он не поль­зуется своим даром наблюдательности ни для того, чтобы удивлять нас, ни для то­го, чтобы исторгать у нас слезы или вызывать взрывы смеха, ни для того, чтобы выис­кивать выспренные и пустые формулы, которые только щекочут нервы своей краси­востью, оставляя холодными сердце и ум. Чехов, как никто из известных мне писате­лей, свободен от всякой вульгарности; в этом он — настоящий классик; впрочем все его важнейшие качества — качества классика (...)

Я не только никогда не поверю в то, что Чехов может сетовать на отсутствие сю­жета, больше того: я вижу, что он всегда находит сюжеты самые значительные, самые существенные для описания человеческой жизни, во всяком случае, той жизни, кото­рую он хочет описать. В любом из его рассказов меня восхищают и выбор мельчайших деталей и общее расположение сцен; но самое главное — это то, что в его произведени­ях ничто не бьет на эффект. Чехов не только никогда не пускается в досужие россказ­ни, он в скупых выражениях описывает лишь самое важное в изображаемой им ситуа­ции, останавливается на самых главных сторонах жизни, которую он стремится разъ­яснить (...) Больше всего меня пленяет в Чехове то, что его искусство служит изоб­ражению тончайших нюансов; развитие сюжета в его произведениях никогда не нарушает законов правды, он не гонится за неправдоподобными интригами, чтобы внезапно пробудить задремавшего было читателя (...)

Каждое новое его произведение, появляющееся у Плона (...), увеличивает инте­рес, испытываемый нами к творчеству этого замечательного рассказчика, и в то же вре­мя заставляет нас лучше почувствовать то таинственное и неуловимое, что присуще его таланту.

Долгое время Чехова считали реалистом и в каком-то смысле лучшим учеником Ги де Мопассана; я против этого не спорю. Две первых трети такой новеллы, как „ Дама с собачкой", вполне могли бы принадлежать перу Мопассана (...) Но у Антона Чехова есть также нечто, решительно отличающее его от Мопассана, и это „нечто" мы и хотим попытаться сделать явственным и ощутимым».

Подвергнув анализу «Скучную историю» («один из шедевров Чехова»), Жалу пе­реходит к рассказу «Володя»: «Чехов (...) предлагает нашему вниманию одни лишь факты, но факты, полные такого глубокого смысла, что вся трагическая история, о ко­торой они повествуют, словно встает перед нашими глазами, и мы без труда прослежи­ваем все ее перипетии. Я не думаю, что найдется другое столь же сжатое изображение, так верно и точно показывающее все терзающие юношу волнения, весь его внутренний мир.

Отсюда становится понятным различие между Чеховым и Мопассаном. У Мопас­сана рассказчик целиком занят тем, о чем он повествует. У Чехова мы все время ощу­щаем присутствие чего-то полускрытого под тем, о чем он повествует. И это невыска­занное, пожалуй, самое важное (...)

Эта тревога и тоска составляют основу творчества Чехова. Его искусство заключалось, главным образом, в том, чтобы найти епособ выразить эту тревогу и то­ску не в лирических излияниях и отступлениях, как у Некрасова и Надсона, но в са­мых невзрачных, самых неприкрашенных картинах повседневной жизни; чтобы, при­ближая к нашим глазам грошовое зеркало этой жизни, заставить нас почувствовать то общее, значительное и общечеловеческое, что содержится в ней. Вот почему Антон Че­хов занимает особое место, вне литературных направлений, вне времени. Его лучшие произведения обладают таким же неувядаемым совершенством, как и произведения Ме- риме и Мопассана, которые нередко приходят на память, когда читаешь Чехова. Про­изведения Чехова могут удовлетворить требованиям самых придирчивых исследова­телей и психологов, так глубоко проникновение писателя в самые сокровенные тайники человеческой личности, представляющие столь соблазнительную загадку для наших современников. Этим и объясняется огромный успех Чехова в Англии; мы надеемся, что Чехов вскоре будет пользоваться таким же успехом во Франции, где его сейчас только по-настоящему начинают читать и ценить» (Edmond J а 1 о u х. Figures et- rangeres, 1ге serie. Anton Tchekhov. P., 1925).

Молодой врач из Монпелье Анри Бернар Дюкло, горячий почитатель Чехова, под глубоким впечатлением от пьес, поставленных Питоевым, посвятил свою докторскую диссертацию теме «Антон Чехов — врач и писатель». «Медицина занимала важней­шее место в жизни русского писателя,— утверждает Дюкло.— Во всем, что он пишет, чувствуется ее влияние. А так как Чехов с каждым днем приобретает все больше ре­путацию писателя, которого несравненный его талант делает одним из лучших пред­ставителей русской мысли и украшением человечества, настало время заняться вопро­сом о месте, занимаемом медициной в его творчестве (...) В произведениях Чехова по­ражает обилие медиков и больных (...) Однако медицина и медицинская наука не сде­лали его ни скучным, ни докторальным (...)

Я вспоминаю, как на первом представлении „ ДядиВани" в Париже, несколько лет тому нааад, я был потрясен образом Астрова, человека, заслуживающего лучшего уде­ла, чем ужасный удел деревенского врача, и который тем не менее покоряет вас своим героическим отречением, чередующимся у него со вспышками бунтарства, неожидан­ными порывами к идеалу, придающими ему дикую красоту. И я узнавал в нем многих врачей, состарившихся в наших провинциальных городишках, врачей, отдававших всю душу, все силы своим пациентам, и умевших сохранить при этом неожиданную в них гордость, и лишенную иллюзий доброту, остроту суждений, беспощадное понима­ние других и самих себя — словом, тот привлекательный и сложный характер, при­сущий только одним врачам (будь то французы или русские), характер, который Чехов так мастерски умел воссоздать. Друзья писателя утверждают, впрочем, что он придал образу Астрова много собственных черт (...) В творчестве Чехова множество больных, есть и описания отдельных случаев и клинические наблюдения. Но нас интересуют не патологические и эпидемиологические подробности, а то уменье, с каким Чехов несколь­кими штрихами, несколькими словами, даже не прибегая к научным терминам, дает возможность читателю-медику распознать симптомы болезни и поставить диагноз. Если бы автор сам не был врачом, он поступал бы прямо противоположным образом: он называл бы болезнь, не вдаваясь в подробности, или взял бы какое-нибудь руковод­ство по патологии и выписывал оттуда различные симптомы, ничего в них не понимая, как это делал Золя (...) Писателю недостаточно видеть людей, он должен уметь на­блюдать и схватывать их важнейшие черты. Так именно и поступает Чехов, который,, стремясь изгнать из своих произведений всякую дидактику, избегает приводить диаг­ноз болезни и чаще всего заменяет медицинскую терминологию выражениями, почерп­нутыми из бытовой речи. В этом сказывается манера Чехова: объективное и точное опи­сание характерных деталей без явного