Морис, молча наблюдавший за препирательствами Шуры и Мирославы, оценил миротворческий ход кота.

Волгина полностью переключилась на мурлыкавшего Дона и перестала теребить Наполеонова.

Через некоторое время они благополучно разошлись по своим комнатам.

Морис умыкнул кота к себе, но тот, подремав рядом с ним несколько минут, спрыгнул с кровати и отправился в комнату хозяйки. Запрыгнул на кровать, стараясь не разбудить Мирославу, и устроился возле ее подушки, тихо-тихо мурлыча.

Было слышно, как поскрипывают ветви деревьев, сопротивляясь порывам холодного ветра.

Мирон ворочался с боку на бок, не в силах сомкнуть глаз.

Он посмотрел в сторону окна и вскрикнул от неожиданности: с той стороны к стеклу прижалось мертвенно-бледное лицо. Его черты расплющились, образовав сплошной круг.

Мирон вскочил и только тут осознал, что это никакое не лицо, а полная, низко висящая луна.

Он налил себе полный стакан воды, залпом выпил его и снова лег в постель.

Ему хотелось, чтобы ночь прошла как можно скорее, но время, которое так быстро мчится в счастливые мгновенья, когда хочется его остановить, сейчас, казалось, совсем не двигалось, точно муха, угодившая в липкую ловушку.

За окном пошел дождь. Налетающий порывами ветер трепал льющиеся с небес струи, точно старый плащ с многочисленными прорехами. Дождь охал, стонал и шаркал по земле, как старческие ноги.

Незаметно для себя Мирон уснул.

Он слышал, как в коридоре прозвучали осторожные шаги, скрипнула дверь, но не мог разобрать, снится ему это или же происходит наяву.

Дверь приоткрылась… И он увидел скользнувшую в комнату белую фигуру, казавшуюся призрачной в зыбком свете луны. Он хотел закричать и не смог.

Ему стало трудно дышать. Страх полз по его телу тысячами мурашек и шевелил волосы.

Фигура приблизилась, молча провела рукой по телу Мирона и скользнула к нему в постель.

– Открой глаза, – приказал тихий, но требовательный голос.

И он повиновался. Это была Она! Евгения.

– Что ты здесь делаешь? – вырвалось у него.

– Почему ты разговариваешь таким сдавленым шепотом? – рассмеялась она тихо.

– Ведь ты… – прошептал он.

– Нет, я просто ушла в другой мир. Но там холодно и скучно. Ты ведь согреешь меня? – В ее пустых глазах зажглась надежда, и ему стало еще страшнее.

– Нет, нет! – закричал он и оттолкнул ее руки. – Уходи туда, откуда пришла.

– Я не хочу возвращаться туда одна, – проговорила она вкрадчиво, – ты нужен мне…

– Нет, нет! Убирайся! Ты не Женя!

– А кто же я, по-твоему? – засмеялась она.

– Призрак!

– Какой же я призрак? Обними меня, и ты почувствуешь мою плоть. Прижми меня к своему сердцу! Согрей меня!

– Уходи, ради бога! – закричал он.

– Бога? – снова засмеялась она. – Какого бога? Ты ведь не веришь ни в одного из них.

Мирон попытался вспомнить одну из молитв, которым в детстве учила его Нерадько. Но ни единого слова не пришло ему в голову, и он зарыдал.

Призрак тем временем обвил его шею руками и стал душить.

– Нет, нет, – хрипел и задыхался он, пытаясь разжать холодные руки. Но они были крепкими, как стальные обручи.

И в тот миг, когда ему показалось, что он уже умирает, Мирон проснулся в холодном поту.

Рядом никого не было.

Дождь перестал, и ветер, кажется, утих.

Мирон облегченно перевел дыхание, и тут его взгляд упал на дверь. Она была приоткрыта, хотя он точно помнил, что перед тем, как лечь спать, закрыл ее изнутри.

– О, господи! – вырвалось у него, и он без сил упал на подушки.

Инна в эту ночь спала беспокойно, во сне ее преследовали кошмары, но она не помнила, что же ей снилось.

Проснувшись, она позвала хриплым голосом:

– Мама!

Никто не отозвался. Поднявшись с постели, девушка прошлась по ковру босыми ногами и, выйдя за дверь, еще раз позвала:

– Мама! Ты где?

Она обошла всю квартиру, но матери нигде не было. Инна вздохнула, поправила волосы, упавшие ей на лицо.

«Куда она могла уйти в такую рань?» – подумала девушка беспокойно.

Бестолково потоптавшись еще немного на кухне, она заварила себе чай и в ночной сорочке, неумытая и непричесанная, села на один из итальянских стульев, которыми так гордилась ее мать.

«Стулья как стулья», – подумала она.

И, снова вспомнив о том, что произошло, нахмурилась.

Она не знала, что ожидает их с матерью после всего случившегося в этом доме.

Нет, ей не было жалко Евгению, но что, если Валентин Гаврилович не переживет смерти дочери и тоже умрет? Неизвестно, кто наследует этот дом и оставит ли он ее мать на прежнем месте. Инна не представляла, как и куда они переедут.

У Инны, конечно, была работа, но она всегда знала, что в случае чего у нее есть дом, в который она может вернуться в любое время. Наверное, это странно, но квартиру в доме Бельтюкова она всегда считала своим родным домом. И думать о том, что ждет их с матерью теперь, было неуютно и даже страшно.

Роберто рано утром застал на кухне плачущую Нерадько. Чилини не мог поверить своим глазам. Стальная домоправительница выглядела безутешной и беззащитной. Такой он не мог представить ее даже в фантастическом сне. Роберто был уверен, что Серафима Оскаровна не растеряется в любой ситуации и не дрогнет, как капитан перед лицом бури, уверенно продолжая вести свой корабль. Но, увы. Кажется, он забыл, что Серафима Оскаровна, несмотря на свою должность и волевой характер, в сущности, всего лишь женщина.

Роберто настолько растерялся, что сначала просто топтался возле нее, потом принялся похлопывать ее по плечу, бормоча слова утешения на итальянском языке. Опомнился, налил воды:

– Выпейте, пожалуйста, Серафима Оскаровна. И не надо плакать. Как говорят у вас в России, слезами горю не поможешь.

Но она оттолкнула его руку со стаканом и продолжала жалобно всхлипывать.

Роберто воскликнул:

– Мамма миа! – и принялся бегать по кухне.

Немного успокоившись, но по-прежнему не зная, что делать, он позвонил Осипу. И, постоянно косясь в сторону плачущей женщины, объяснил ему ситуацию.

Тот пообещал немедленно прийти и не обманул растерявшегося итальянца, пришел так скоро, как позволили ему возраст и здоровье.

– Осип Михайлович! – воскликнул Чилини, увидев в дверях старика.

Итальянец улыбался во весь рот и кивал на Нерадько.