Старик нахмурился, и опомнившийся Роберто погасил улыбку.

Осипу удалось довольно скоро успокоить женщину. Что именно он говорил Серафиме Оскаровне, повар не расслышал, но облегченно вздохнул, когда Осип увел Нерадько с кухни.

Самому Роберто было очень жаль погибшую девушку. Он считал ее несколько ветреной, но милой.

Ему нравилось, как Евгения улыбалась, а особенно ему импонировало то, что она не сидела на диетах и всегда ела с аппетитом, отдавая должное талантам повара.

Но особенно Чилини переживал за судьбу хозяина. Даже просыпаясь ночью, он думал о том, выкарабкается Бельтюков или нет.

А если случится самое страшное, то что делать ему, Чилини? Возвращаться домой в Италию?

Да, он порой скучал о своей родине, но в то же время уже привык жить в России.

И жилось ему здесь совсем неплохо. Его уважали, им дорожили и хорошо оплачивали его труд.

Он никогда и нигде не получал столь много и не пользовался таким почетом, как в доме Бельтюкова.

В те дни и вечера, когда устраивались приемы, банкеты и просто дружеские вечеринки, хозяин вызывал своего повара в зал, где пировали гости, и с гордостью представлял его присутствующим, а после завершения трапезы его шумно благодарили.

Поначалу это Роберто смущало, но всегда льстило его гордости.

Как-то Филипп Яковлевич объяснил ему, что традиция чествования повара существовала у помещиков дореволюционной России.

Чилини принял это к сведению, так и не решив тогда, хорошо это или плохо. Но потом подумал, что чтить традиции, наверное, все-таки хорошо.

И с тех пор принимал похвалы и благодарности как должное.

Если хозяина не станет, кому он тут будет нужен?

Роберто вздохнул и принялся за приготовление завтрака.

Утро было удивительно красивым. Даже не верилось, что на дворе поздняя осень.

Небо цвета морского залива и облака как белые кони с серебристо-серыми гривами…

Хотелось читать стихи, сочинять песни или отправиться за город. Короче, хотя бы на время забыть о расследовании убийства.

Мирослава влетела на кухню.

– Мо… – начала она, но тут же остановилась.

Морис Миндаугас с олимпийским спокойствием резал овощи на большой деревянной доске.

Но не это остановило Мирославу.

За маленьким столиком на вертящейся табуретке сидела Ксюша Рукавишникова. На столе перед ней были раскиданы в художественном беспорядке кисти рябины, ближе к краю лежала горка уже отделенных от веточек ягод.

А одна самая большая ветка с крупной кистью из ярко-алых ягод, оперенная несколькими ажурными листьями, стояла посередине обеденного стола в стеклянной вазе на низкой ножке. И была она вручена скорее всего Ксюшей Морису Миндаугасу.

Ксения была внучкой Клавдии Ивановны Рукавишниковой, которая жила неподалеку от коттеджей и приходила убираться в дом Мирославы пару раз в неделю.

Увидев Мирославу, девочка тотчас вскочила.

– Сиди, сиди, – сказала хозяйка дома и подошла поближе.

– Мне Морис разрешил сорвать, – проговорила тихо Ксения.

Волгина кивнула и спросила:

– А что это будет, варенье?

– Нет, – качнула головой Ксения и невольно улыбнулась: – Бусы.

– Бусы?

– Ну да. Раньше еще песня такая была, мне ее бабушка пела: «Вместо кораллов на бусы грозди рябины дарил».

– Понятно. – Мирослава задумалась, а потом сказала: – Давай меняться.

– Меняться? – удивилась девочка.

– Ага, – кивнула детектив, – ты мне – рябиновые бусы, а я тебе – коралловые.

Черные Ксюшины ресницы недоверчиво взмыли вверх.

Потом она покачала головой.

– Почему? – спросила Мирослава.

– Потому, что у них цена разная.

– Ксеничка, – Мирослава положила руку на плечо девушки, – кто же может измерить цену любви мастера, вложенную в его труд?

Девушка зарумянилась.

– Ну, какой же я мастер… – смущенно проговорила она.

– По-моему, неплохой. – Мирослава уже разглядела нитку с нанизанными на нее ягодками рябины и потянула ее.

– Ой! – испуганно воскликнула Ксюша, – осторожней, они еще не закончены, и там иголка.

– Вижу.

– Мирослава Игоревна…

– Просто Мирослава.

– Мирослава, – послушно исправилась девушка, – но вы ведь не носите украшения…

– А я не себе. Тете подарю. Ты ведь знаешь мою тетю Викторию?

– Кто же не знает Викторию Волгину! – Глаза девушки заблестели. – Я почти все ее книжки прочитала.

– Но… – она опустила глаза, – разве она станет носить рябиновые бусы?

– Носить скорее всего не станет, – согласилась с ней Мирослава, – но наверняка украсит ими интерьер своего кабинета.

– Вы думаете? – В глазах Ксении зажглись огоньки надежды.

– Уверена! Так что доделывай свое украшение и будем меняться.

– Хорошо. Спасибо. Мне можно здесь пока остаться?

Мирослава перевела взгляд с залившейся краской Ксении на невозмутимого Мориса и сказала:

– Конечно, можно, Ксеничка.

Обрадованная девушка горячо ее поблагодарила.

Уже поздно вечером Мирослава спросила своего помощника:

– Ты ведь не собираешься пудрить девчонке мозги?

– Нет, – удивленно ответил он, – с чего вы взяли?

– Видела, как она на тебя смотрит.

– На этот раз вы ошиблись, маэстро, – ответил он ей насмешливо.

– У меня хорошее зрение.

– Несомненно, – усмехнулся он, – но только я для Ксении как шедевр.

Мирослава присвистнула:

– Ну и самомнение у тебя!

– Не в том смысле.

– В каком же? Разъясни.

– В том, что девушка смотрит на меня, как на картину на стене или статую в парке. Просто любуется.

– И получает эстетическое наслаждение, – хмыкнула Мирослава.

– Что-то в этом роде…

– Ты уверен?

– Стопудово, как говорит Шура.

– Ну, смотри, я не хочу, чтобы девочка попусту страдала.

Он успокаивающе кивнул.

На языке у него вертелся вопрос: а это ничего, что он страдает? И попусту или нет?

Но задать ей свой вопрос Морис так и не решился.

Мирослава набросала себе план действий на ближайшее время.