действия контролируются, является хорошо узнаваемым симптомом психоза. Это своего рода феномен пассивности, и он может быть ужасно навязчивым. Больные чувствуют, что должны подчиняться какой-то внешней силе, как если бы они были марионетками. У них отнимают свободу определять свои действия. Они пассивны в принятии решений о том, что им делать, или даже в том, что они думают. Я не могу представить себе ничего хуже, чем чувствовать, что тобой вот так управляют.

Когда я встретил Роя и он рассказал мне о своей болезни, нельзя было не посочувствовать ему. К счастью, он хорошо понимал происходящее. Было видно, что он принимает лекарства: он не кричал на меня, и у него наблюдалась действительно сильная скованность, его руки ужасно дрожали. Его лекарство, антипсихотик, вводили внутривенно каждые несколько недель. После инъекции препарат постепенно высвобождается в кровоток. Одним из побочных эффектов данного лекарства является тремор, как при болезни Паркинсона. К счастью, существует группа препаратов, которые могут достаточно успешно устранять эти неприятные явления. Мне нравится говорить, что я много лет назад прочитал об этом в учебнике – том самом, который сейчас подпирает мой стул. И моим первым порывом в качестве младшего психиатра было страстное желание дать Рою рецепт на месячный запас проциклидина. Пациент, казалось, был вполне доволен моим подходом к лечению, поблагодарил меня и ушел. Быть психиатром было приятно – уметь исцелять больных, даже если причина их недуга была ятрогенной – как в данном конкретном случае, то есть мы, врачи, сами и вызвали проблему.

Впоследствии, фактически в тот же вечер, я обнаружил, что проциклидин способен дарить легкий психоактивный «кайф», который нравится некоторым людям и за который они готовы платить.

После окончания первого рабочего дня я отправился с коллегой в паб, что располагался в конце улицы. Я собирался выпить вполне заслуженную пинту пива, так мне, по крайней мере, казалось. Мы сидели и говорили о пациентах, и я упомянул рецепт, который дал Рою. Мой коллега неловко поерзал на стуле, он выглядел немного встревоженным, но ничего не сказал.

Затем я заметил, что в бар вошел Рой. Я помахал ему, но он меня не заметил, а направился к первому столику у двери. Благодаря своей наблюдательности я заметил, что выбранный мною подход к лечению сработал хорошо. У Роя не было никаких признаков дрожи – вообще ни единого.

Ух ты! Я исцелял больных!

Один из людей, с которыми разговаривал Рой, дал ему пятерку, и он перешел к следующему столику. Его походка казалась нормальной, скованности не было никакой – внешне точно ничего не было видно. Он двигался свободно и демонстрировал отличную ловкость рук, раздавая маленькие пластиковые пакетики с чем-то похожим на марихуану и таблетками… Да, это было мое лекарство!

Пройдя по залу, он подошел к нашему столику. Я поднял на него глаза, и он улыбнулся, узнав меня.

– Эй, док, спасибо, – сказал он, протягивая мне кулак для удара.

Я подчинился, поднял свой бокал за него, отклонил предложение купить марихуаны, мысленно отметил, что он продает мое лекарство, и пошел домой читать о побочных эффектах различных препаратов, в основном для того, чтобы определить, какие из них являются наркотиками.

Это был не самый лучший первый день на работе.

И пусть это происшествие без жертв, это кажущаяся безобидность. С годами я пришел к пониманию, что любое насилие, по крайней мере то, которое я видел, как правило вызвано алкоголем или наркотиками – часто и тем и другим[29]. Из-за наркотиков люди либо обходятся жестоко с другими людьми, либо совершают кражи, когда им не дают дозу.

Но бывает – и так делают по-настоящему умные люди, такие как Рой, – пациенты заставляют своих врачей выписывать им наркотики совершенно бесплатно.

Горькая красная таблетка

Незадолго до вступительных экзаменов я пошел на обзорную лекцию о «внутренней картине болезни», то есть о том, как сам пациент понимает свой недуг. Как правило, пациент с фобией или компульсивным расстройством знает о наличии проблемы и хочет, чтобы ему помогли с ней разобраться. У него есть четкая внутренняя картина болезни, и он примет обоснованное решение насчет предлагаемого вами лечения.

Но если перед вами человек, который считает себя лордом-первосвященником Англии и близлежащих территорий, или утверждает, что он миллиардер, виконт Милтон-Кейнс (я так и не докопался до сути того случая), или щеголяет голый в боа из перьев на станции Лондон-Бридж, я с достаточной степенью уверенности сказал бы, что он не имеет ни малейшего представления о своем состоянии.

ПСИХОТИЧЕСКИЕ РАССТРОЙСТВА ТРАДИЦИОННО ХАРАКТЕРИЗУЮТСЯ НИЗКИМ УРОВНЕМ ПОНИМАНИЯ, И ДО ТЕХ ПОР, ПОКА СОСТОЯНИЕ ПАЦИЕНТА НЕ УЛУЧШИТСЯ, ГОЛОСА В ЕГО ГОЛОВЕ СОВЕРШЕННО РЕАЛЬНЫ, А БРЕДОВЫЕ ИДЕИ ВЫЗЫВАЮТ БЕСПОКОЙСТВО.

Но как только пациент начинает говорить о том, что голоса – это часть его болезни, когда он способен подвергнуть сомнению свои бредовые заблуждения, внутренняя картина болезни проясняется, и вот тогда психиатры могут приступить к работе.

– В заключение, – поведал лектор скучающей аудитории, по-настоящему заинтересованной только в сдаче экзаменов, – это способность маркировать патологические переживания как часть болезни. Точнее, – добавил он, пытаясь вернуть наше внимание, – это то, согласен ли пациент с вами и делает ли он то, что ему говорят.

Студенты вежливо заулыбались, а затем последовала лекция о послеродовом психозе. Эта тема оказалась одним из экзаменационных вопросов и, без сомнения, послужила причиной того, что я стал квалифицированным психиатром.

Я не уверен, что до конца понимаю внутреннюю картину болезни даже сейчас, но два случая за годы моего обучения заставили меня глубоко задуматься.

Я был еще совсем неопытен, когда встретил Алана. Он научил меня, что осознание внутренней картины болезни может быть неприятным процессом. В то время он находился в одной из общих палат больницы Святого Иуды. Врач-консультант попросил меня обсудить с ним его лечение, чтобы узнать, не попробует ли он что-нибудь новое.

– Итак, – заключил я, поговорив с Аланом о смене лекарства, – что вы думаете?

Он выглядел озадаченным.

– Скажите, как новое лекарство вылечит меня, если со мной все в порядке? Я приму его, но Салли оно не вернет, правда? Она все еще у них, в МИ6.

Я даже не знал, что сказать. Салли, его дочь, погибла вместе со своим бойфрендом Навином в результате ДТП шестью месяцами ранее.

– Навин знает, что произошло, – продолжал он. – Вот почему его тоже забрали. Теперь меня все время прослушивают, чтобы убедиться, что я не выдаю их секретов. Вы в опасности просто потому, что